Однажды в моём домике завёлся жук-утюг. Это был в общем-то безобидный жучок, но уж очень гладливый.
Он гладил всё на своём пути.
Ходил по подоконнику и гладил подоконник. Забирался в горшочек с фиалкой и гладил фиалку. Гладил окно, потом гладил стул, ковёр. Гладил плюшевого мишку и мяч на ковре.
Я посадил жучка в коробку, насыпал туда травы, капнул капельку мёда. Жук-утюг съел мёд и принялся гладить коробку.
Он гладил её и гладил. Гладил и гладил. Всё гладил и гладил.
Он прогладил бы в ней дыру, но я вынул его из коробки и посадил обратно на мягкий лист фиалки. Жук огляделся и стал разглаживать ворсинки на листе.
"Что же мне с тобой делать?" - подумал я.
И тут жук взвился над комнатой, пролетел мимо лампы, коснувшись её на ходу, мимо картины (на картине разгладились холмы), мимо книжных полок, мимо письменного стола, кровати - и сел в корзину с неглаженым бельём.
Побродил по белью туда-сюда.
Примерился.
Поднял лапку.
И стал гладить бельё.
Убедившись, что жучок нашёл дело себе по душе, я оставил его одного и ушёл.
Когда спустя четыре часа я вернулся, то обнаружил всё бельё разглаженным и сложенным ровными стопочками. Ай да жучок!
Жук сидел на одной из стопочек и, кажется, дремал.
Я устроил для жучка закуток: налил воды в напёрсток, капнул мёду, навалил горстку мятых тряпочек, смастерил маленькую гладильную доску. Живи, жучок, гладь в своё удовольствие!
И жучок жил. И гладил.
Иногда ему было мало белья и он вылетал из своего закутка погладить что-нибудь ещё.
Так, он гладил у кролика за ухом. Кролик от удовольствия урчал.
Гладил зачем-то банку с вареньем.
Гладил большую божью коровку, когда та пролетала через комнату.
Самоотверженно гладил кого-то за окном, целый час.
Хотел однажды погладить меня, но я не дался: не такой уж я и мятый!
Жук гладил всё, что находил ровного и неровного. Неровное выравнивалось, а ровное становилось совсем ровным, ровнейшим.
Вскоре и моя комната стала прямой и гладкой, как паровоз, и даже вид за окном разгладился. Даже прохожие уже не выглядели такими мятыми и скомканными, как прежде. Даже когда дул ветер или стучал дождь.
Один раз в середине дня, когда я читал книжку, а жучок дремал на стопке выглаженного белья, к нам зашли сосед Гриша и его щенок Гряша.
Гриша и Гряша попросили перца, чихнули и расплакались.
Плакали они так: Гриша тихо-тихо лил слёзы, а Гряша всхлипывал.
Я подумал, что они, наверное, всегда плачут вдвоём: один льёт слёзы, а другой всхлипывает.
Поскольку я не люблю ни слёз, ни всхлипов, я хотел их прогнать поскорее, но тут зажужжал жучок, приземлился на голову Гриши и стал его гладить.
Жучок гладил Гришу, потом Гряшу, потом снова Гришу - и Гряшу - и обоих вместе. Гладил их жучок, и они успокаивались.
И успокоились.
И улыбнулись.
И рассмеялись.
И ушли радостные и счастливые.
Жук утешил их.
- Молодец, - сказал я ему. - Только больше, пожалуйста, не утешай их, а то зачастят и не станет нам с тобой житья.
Я как в воду глядел.
На следующий день снова к нам пришли сосед Гриша и его щенок Гряша.
Вернули мне перец.
Чихнули.
И разрыдались.
Разревелись.
Ух! Гриша выжимал из себя слёзы нещадно, а Гряша всхлипывал и тоненько подвывал.
А жучок - простая душа - снова прилетел и стал гладить их.
Они утешились, улыбнулись и ушли.
С той поры чуть не каждый день Гриша и Гряша стали являться к нам. За утешением.
А потом слава о жучке-утешителе разнеслась по округе и в наш прямой домик стали приходить в любое время: хоть вечером, хоть днём. И знакомые, и незнакомые.
Я и не подозревал, что вокруг столько плакс. От слёз и всхлипов у меня порой начинала болеть голова.
Каких только рыданий я не наслушался! Некоторые были так заразительны, что самому хотелось пустить слезу.
Каких только людей я не повидал!
Кто-то решил, что жук-утюг целебный, и приходил к нему лечить руку, ногу, живот или голову.
Приходила старушка, жухлая и скрюченная, как прошлогодний цветок, и просила превратить её в девочку. Жук разгладил её, но в девочку не превратил.
Приходил человек, такой мятый, что я не мог разобрать, где у него нос, а где ухо. Жучок разгладил и его.
Приходил человек с дыркой на месте сердца.
Человек, похожий на жёваную жвачку.
Человек, гладкий, как шар.
Кто-то привёл девочку, которая никогда не смеялась.
И все просили жучка чем-то помочь.
А я заметил, что мой жук, обычно такой свеженький и зелёный, стал желтеть.
И однажды утром я проснулся, пошёл к жуку - а жука нет. Жук пропал. Сбежал жук.
То-то горевали посетители без своего утешителя!
День горевали.
Другой горевали.
Третий горевали.
А потом перестали ходить. Нашли, наверное, себе другого жука.
Но я-то расстроился по-настоящему! Я-то с ним дружил!
Куда жук мог пропасть? Может быть, он не улетел, а просто затаился где-то в доме? Но где ему спрятаться в таком прямом доме, как мой?!
Я посмотрел под кроватью, под столом, у окна, в корзине, на фиалке, возле лампы, за картиной - нигде не было жучка. Он улетел, в этом не осталось сомнений.
Был - и улетел.
Мой добрый жук.
Жук-утюг.
Я вдруг как-то помялся, приуныл.
Всхлипнул.
Чихнул.
И заплакал.
Никогда я не думал, что могу заплакать из-за маленького зелёненького гладливого жучка! Такого доброго, такого отзывчивого!
Где он сейчас, милый жук?
Мой жук-утюг, ласковый утешитель!
Я проплакал, наверное, сто лет, пока вода в слезах не закончилась.
Потом вытер глаза и подумал: разве пристало мужчине плакать? разве пристало сидеть в своём домике и всхлипывать? Нет! - ответил я себе.
И встал.
И отправился на поиски жучка.
Жучка-утюжка.
Моего друга.
Я прошёл сорок тысяч гор и сто тысяч великих пустынь. Я побывал во всех городах мира, переплыл все реки, прошёл все моря. Я искал жука на изгибах проторённых троп и в щелях камней, в излучинах высохших рек и в проулках далёких деревень, в непроходимых чащах и запутанных норах метро. Я излазил и изучил всё, что было кривого и извилистого в мире. Нигде не было жука. Я спрашивал о нём у таких скрюченных людей, каких и на свете не бывает. Никто не видел жука. Я выучил такие языки, от которых заплетался язык, научился вязать такие узлы, которые никто не мог ни распутать, ни разрубить, стал таким юрким и гибким, что мог проползти по любому лабиринту, ни разу не коснувшись его стен и не заплутав. И всё для того, чтобы найти жука, моего друга.
Я сделал всё, чтобы найти его, но не нашёл, а только вконец запутался.
До того запутался, что не узнал свой домик, когда однажды утром внезапно оказался перед ним.
Прошёл всю землю, вернулся к своему дому - и вот не узнал его.
А домик был такой же прямой, как прежде. Только выглядел он пустым и одиноким, как все дома, много лет назад оставленные своими хозяевами.
Мне вдруг стало совестно, что я бросил свой прямой домик.
Я вдруг понял, что за время скитаний вырос на много лет, а дом на много лет опустел.
Я отпер дверь старым ключом, представляя, что предстоит мне большой труд уборки, оживления моего дома, - но на пороге застыл, изумлённый.
Дом был прибран, чист и гладок, как много лет назад. На полках ровными рядами стояли книги, на столе ровной стопкой была сложена бумага, лежали рядом ручки, полной стояла чернильница, на постели стопками высилось выглаженное бельё, а на одной из стопок сидел жук-утюг и дремал.
Переполненный радостными чувствами, я бросился к нему:
- Жучок! Здравствуй!
Как мне хотелось обнять его в тот момент! Жаль, что я недостаточно мал для этого…
- Но как ты здесь оказался? Где пропадал столько лет?
Жук взглянул на меня. А я зачем-то бросил взгляд в окно и вдруг понял, куда пропал жучок в то памятное утро.
За окном не было Кривого переулка. Не было кривых домишек, к которым я привык. Как ровно стало за окном, как гладко, как ухожено! Как чисто!
Так вот куда делся тогда жук-утюг! Вот что он делал всё это время! Вот где был он, пока я скитался по кривым местам!
За окном не было больше Кривого переулка, а был Широкий проспект.
Это жук-утюг, мой маленький жучок, гладил-гладил Кривой переулок день за днём, разглаживал-разглаживал год за годом - и разгладил Кривой переулок в Широкий проспект.
Ай да жучок!
И, увидев, каким отутюженным стало всё кругом, я не заметил, как сам выправился. Поменял жучку воду в напёрстке, капнул мёду, смастерил новую гладильную доску (старая рассохлась от времени), насыпал свежих мятых тряпочек. Живи, жучок, гладь в своё удовольствие!
Жук-утюг слетел со стопки глаженого белья, покружил по комнате. И сел мне на плечо. Погладил мне плечо, а я кивнул ему.
Потом он полетел в свой закуток, попил воды, поел мёда. И стал с тех пор жить вместе со мной. И гладить, в своё удовольствие и в наше.
Вот такой жук-утюг.
