дна девочка ничего на этом свете не боялась. А ведь известно - большинство-то самых отважных детей, не говоря о взрослых, хоть самую малость, да побаиваются. К примеру, привидений. Медведей на липовой ноге. Вурдалаков, которые на могилах кость, ворча, грызут. Кое-кто, конечно, чихать хотел на всю эту чертовщину. Зато трепещет при виде мышей, пауков, грузовиков с бандитами или маленьких яблочных червячков.
      Знавал я человека, отважного на девяносто, как говорится, девять процентов. Лишь один - совсем завалящий - процентик страшно боялся смотреть на себя в зеркало. Случайно глянет, и в обморок.
      А нашей девочке решительно всё было нипочём. Родители её до поры до времени радовались, любуясь на медали за доблесть и отвагу на водах и в огне. Но когда девочка объявила, что в мужья возьмёт только Кощея Бессмертного с упряжкой Змеев Горынычей и дворцом из костей человечьих, - родители кинулись к докторам.
      Им сразу посчастливилось. Целитель и магистр Песадийо, известный под именем Аж-Мороз-По-Коже, осмотрел девочку.
      - Замечена нехватка чувств, - сказал целитель, пошептавшись с магистром. - Случай не из простых. Начнём по капле перед сном. Вот вам специальный лечебник - флакон на полный курс! Хорошо, если в комнате будут поскрипывать двери и половицы, трепетать огоньки свечей на сквозняке, а ветви деревьев царапать окна. Чудесно, если бабушка жалобно повоет в уголке. А мама погоняет папу веником по квартире. Всё это усилит действие лекарства. Немного личного участия, и девочка, уверены, пойдёт на поправку.

имней ночью я оперировал картошку-синеглазку.
      Стенала вьюга на дворе. Казалось, ноет и канючит - "пу-у-у-с-с-с-ти-и-и!" О, как тоскливо, одиноко в моём пристанище. Картошка всё не оживала. Я распахнул форточку.
      Вздохнула вьюга и протянула руку. Чёрную, но бледную. Коснулась моего лица.
      - Гуляй, гуляй, вьюга! Чего ты хочешь? - промолвил я, пытаясь затвориться. Не тут-то было. Лохматая тень выперла из беспокойной ночи. Сверкнули круглые глаза.
      - Пу-ссс-ти!
      Я отшатнулся и упал, едва не растоптав картошку.
      - У-у-у-х-х-х, - пронеслось по комнате.
      Нет, то не вьюга, гулявшая как прежде за окном. Некто - маленький и безобразный - ввалился в дом. Свет померк, но я чувствовал - он рядом.
      - Кто здесь?
      И даже вьюга стихла, затаившись. Пока на ощупь, страшась прикосновений, я лампу разжигал, всё слышал за спиной - возню, сопение да костяное щёлканье. Наверное, зубное.
      И озарилась комната - вот жуткое виденье! Зловещий карлик-горбунок! Кривой, как ятаган, носище. Оливковые грязные лохмотья. А пальцы-когти цепко ухватили синеглазку.
      - Патата? А нет ли фиников, сеньор? - он хрипло буркнул, глядя исподлобья. - Немного фиников для бедного скитальца.
      Заворожённый, поднёс я горсть румяных фиников, уже пошедших было на поправку. Они и охнуть не успели. А карлик встряхнулся, приосанился, перебирая носом лохмотья на груди. Затем он повертел картошку - так да эдак. Склонился к ней, прощупывая пульс.
      - Залечили, сеньор, залечили. Прививки бесполезны, - и живо уколол картошку когтем где-то между глаз. - Хотя надежда есть…
      - Да кто вы такой?! - не сдержался я. - Сожрать мои финики! Поучать магистра!
      - Дон Оррор, к вашим услугам.
      И вдруг он растопырил крылья, как майский жук, будто приглашал к дружескому объятию.
      Я остолбенел. Безрукий, но крылатый карлик!
      - Ужас! - пискнула земельно-корнеплодным голоском моя картошка-синеглазка. - Так звучит его имя на языке американских пататас, моих дальних предков, - она подмигивала мне всем, чем только могла. - Вглядитесь, это попугай!
      Действительно, большая птица, клюв крюком, и оперенье. Нормальный говорящий попугай.
      - Увы, увы, - вздохнул дон Оррор. - Не так уж я нормален. Я стар, рассеян и забывчив. Всё путаю! Кто я такой на самом деле - то ли карлик, то ли птица, то ли пустоголовая картошка-синеглазка, неблагодарная патата, которую вернул я к жизни. Пожалуй, триста лет скитаюсь в этом мире.
      Бесспорно, попугай был речист, галантен, муй гентиль, как говорят на родине картошки. Но и самый отсталый осёл, протяни он три века, наберётся ума-разума. Дело в среде обитания.
      - Откуда же вы родом, дон Оррор?
      - О, там не ступала нога человека. А раз ступившая, не возвращалась. - Он призадумался. - О чём я? Ах да, ещё горсть фиников, и я поведаю о бестиях, невиданном зверье - отродье редком и зловредном…
      Картошка-патата позеленела, прикрыв синие глазки. А я устроился как мог, оплакивая финики и сомневаясь в каждом слове дона Оррора - то ли говорливого попугая, то ли косноязычного карлика.

[в пампасы] [продолжение]