ПОСЛЕ ВОЙНЫ
До третьего класса учеба у Николая как по маслу катилась. Схватывал он на лету, читал бегло, а по арифметике даже второклассникам помогал, особенно Вальке Тимониной, полной и доброй девочке.
Молодая учительница Анна Ивановна очень его хвалила. А мать, когда получила за успехи Николкины Почетную грамоту, всплакнула от радости и тайных надежд.
– Посмотрел бы отец, то-то бы погордился.
Отец погиб в самом начале войны, Николка его и не помнил.
– Бога нет, мамка! – сурово укорял отличник-сын.
– Может, и нет, – оправдывалась мать, – да как-то оно спокойней…
Но в третьем классе будто споткнулся Николка. И на чем – на рассказе Чехова «Ванька Жуков».
Анна Ивановна всегда новый текст читать Николке доверяла. Читал он громко, с выражением.
Бойко начал он и сейчас:
– А намедни хозяйка велела мне седелку почистить, а потом…
– Стой! – сразу уловила ошибку Анна Ивановна. – Читай снова.
Николка снова начал, но только дошел до этого места, опять сказал: «… велела мне седелку почистить».
Уже слегка раздражаясь, учительница велела еще раз повторить. И все равно у Николки вышло «седелку почистить…»
– Ну что ж, – так и вспыхнула Анна Ивановна. – Хватит с тобой шутить, останешься после уроков и будешь до тех пор читать – пока не поймешь.
До конца занятий оставалось еще часа два, вполне достаточно, чтобы обо всем подумать. Но как Николка ни крутил, ошибки своей не находил.
«А намедни хозяйка велела мне седелку почистить…» – Все правильно, уж ему-то и седелку, и хомут, и дугу – все чистить приходилось.
И успокоился.
После уроков он прочитал злополучную фразу раз десять. И слитно, и вразбивку. Получалось «се-дел-ку».
– Вон! – обессилев, выгнала его Анна Ивановна. – Завтра без матери не приходи!
После разговора с учительницей мать сильно расстроилась и вицей отхлестала сына.
Николка плакал, но не от боли, а от обиды.
Не понимал – за что?
Трудно сказать, чем бы все это кончилось, да тут дядя Митроха, брат мамин, приехал. Аж с самого Тихого океана, он там на флоте служил.
Мать обрадовалась, на стол накрывает, рассказывает, смеется. А дядя весь в черной одежде с золотыми пуговицами и якорями ходит по избе, чуть матицу головой не задевает, слушает.
Увидел на стене грамоту Николкину в рамочке, похвалил.
– Не хвали, не хвали, – осадила мать. – То вчерашние его дела, а теперь… теперь его учителка дабилом назвала.
– Дебилом? – нахмурился дядя. – А ну, юнга, выкладывай, где на мель сел!
Николка книжку достал, показал.
– А ты что же, не видишь, что тут написано?
– Видеть-то вижу, – рассудил Николка, – только тут ошибка. Учительница говорила, что такие ошибки бывают и называются они опечатками.
– Отставить! – скомандовал дядя Митроха. – Никаких опечаток – написано «селедку».
– Такого слова нет, – твердо возразил Николка. – А седелка, вон она, на конюшне висит.
Тут моряк как-то странно на племянника посмотрел и ничего не сказал. А когда за стол сели, пододвинул ему тарелку: попробуй-ка вот этой рыбки.
Николка попробовал. Вкусная, ни на карася, ни на щуку не похожая.
– Знаешь, как она называется? Се-лед-ка!
И тут у Николки будто шоры с глаз упали. Ну конечно же, селедка! Никаких опечаток. И морда у нее есть – «ейной мордой».
Он вылетел из-за стола и помчался в школу. Анна Ивановна, наверное, еще там.
Он не видел, конечно, как дядя допил свой стакан и вдруг закрыл глаза ладонями.
– Ты чо… ты чо, – испугалась сестра.
– Будь она проклята, проклята … война эта. Нюра, что война с нами сделала?! Ванька… Ванька Жуков селедку ел, а твой Николка…
– Ничего, ничего, все еще поправится, – успокаивала его сестра. – Все поправится.
А Николка бежал-бежал и остановился. Вдруг расхотелось ему рассказывать обо всем этом учительнице.
ЛЕЙ
Еще и солнце не успело пробиться сквозь ивняковый плетень у сарая, а отец уже будит виноватым голосом:
– Вставай, сынок… Лей приехал.
Лей – колхозный бригадир Алексей Матвеевич. Каждое утро объезжает он на своей подрессоренной двухколеске-качалке избы, посылает баб и мужиков по нарядам. Мне до мужика далеко, только пятый класс кончил, но работаю и я. Подвозил воду на плантации, а теперь вот Лей уговорил отца посадить меня на культиватор. Пыли много, зато и трудодни большие. К тому же всю траву можно забирать домой. Отец, хоть ему и жалко меня, соблазнился легким сеном для нашей Зорьки. Да оно и понятно: колхоз «Красный пахарь» маломощный, свое-то стадо содержит еле-еле, а той весной и солому для лошадей приходилось дергать с крыш.
Мне же отец пообещал:
– Велосипед осенью куплю.
Я обомлел. Велосипед в деревне был только у моего ровесника Витьки Аржака. Сверкающий никелем, с голосистым звонком, на рулевой колонке вольная чайка – я отчаянно мечтал о таком же. Но до велосипеда ли семье из пяти ртов, где купить ботинки в школу – и то задача. Я недоверчиво протянул:
– Да… а потом скажешь: «Грязь, снег, зачем велосипед?» Лучше лыжи.
– И лыжи, – расщедрился отец.
Бригадир, молча смоливший козью ножку, обронил:
– Деньги мы тебе лично дадим. Лей (на бригадирском языке это слово заменяло «если» – отсюда и прозвище пошло) отец слова не сдержит, на правлении доложим.
… Лей приехал – сну конец. Я подскакиваю с закрытыми глазами; еще досматривая летучие утренние сны, кое-как одеваюсь, обуваю отцовские латанные-перелатанные офицерские сапоги, сажусь за стол. Лей как обычно толкует о чем-то с отцом и дымит. Мачеха наливает молоко, я пью, в полуха слушаю, о чем говорят мужчины, и разглядываю в окно крупные, узловатые сучья на старом клене. Чем-то похож на него жилистый, мосластый Лей. Даже вместо левой руки у Лея – деревянный протез, держит он его в кармане пиджака.
Мой отец и Лей – фронтовые друзья. Выпив, они всегда поют одну и ту же песню:
Товарищ, товарищ, болит голова,
Тревога промчалась над нами, –
высоким голосом начинает отец.
От крови бойцов потемнела трава. –
басисто включается Лей, –
Склони свое Красное знамя.
Я люблю слушать их. Я вижу, как падают раненые бойцы, как темнеет от их крови трава, и отчего-то становится – до слез – жалко отца с Леем. Хочется защитить кого-нибудь и вообще совершить что-то героическое. Такая это песня.
… Прямиком по кирпичной кладке через речку Плаутку бегу на «табор» – так называется в колхозе машинный двор. Как бы рано я ни пришел сюда, Женька Овчаров, круглолицый веселый мой напарник, уже возится возле своего «Беру у него шприц, набиваю солидолом, лезу смазывать культиватор.
– Постой, – хохочет Женька. – Я уже все сделал.
Цепляем культиватор – и в поле. Там, где по полю прошли сверкающие ножи культиватора, убегают к горизонту ровные зеленые рядки свеклы. Трактор осторожно выезжает на плантацию, я дергаю рычаг, и лапы врезаются в землю. Началось. Мое дело следить, чтобы не срезало зеленые кустики свеклы, чтобы строго по междурядью шли ножи, чтобы проклятая повилика не забивалась между ними, делаем круг, второй. Когда идем на ветер, я даже умудряюсь петь песни. А когда ветер в спину – пиши пропало. Пыль облаком висит над трактором, лезет в нос, скрипит на зубах. Не успеваю отплевываться. Жирные зеленые плети повилики забиваются между ножами, крючком их не выдернешь, приходится дергать за сигнал-проволочку, протянутую в кабине: стой! Останавливаемся, вместе с Женькой лезем под культиватор, чертыхаясь, охапками выгребаем траву.
К полудню, осторожно пробираясь между рядками, появляется Лей. Пристраивается на полосе, долго наблюдает за нашей работой, потом машет рукой:
– Лей ты (Женьке) остановишь, а ты (на меня) поднимешь, а ты (на Женьку) сдашь назад, трава сама будет сваливаться. Только не дожидайтесь, пока забьет. Почаще.
… Проходит мое лето. После свеклы опять воду возил на комбайны, скирдовал солому. А в конце августа колхоз рассчитался со всеми школьниками. Толстая тетка-бухгалтер показала мне пальцем место, где надо расписаться, и получил в руки небывалое богатство – 636 рублей, да еще целых два мешка пшеницы. Хватит и на велосипед, и на новые ботинки.
– … Оно, конечно, заработку своему ты хозяин. Тут слов нет…Татьяна вот просит помочь, а с чего, я и не знаю. У нас так-сяк, хоть картошки наешься, а в городе, сам знаешь, без живой копейки никуда, много не научишься.
Танька, моя старшая сестренка, учится в городе, в техникуме. Я гляжу на отца, и, видно, такая боль в моем взгляде, что отец не выдерживает, отворачивается.
– Оно конечно, – тихо говорю я. – Пособить надо. И повторяю его, отцовскую, поговорку: – «Деньги – гость: нынче нету – завтра горсть».
На другой день меня, пасмурного и тихого, ловит на улице Лей.
– Лей ты щас со мной поедешь в Черкутину, назад привезем веломашину.
– Танька у нас больно нуждается, Алексей Матвеевич, – говорю я. – Вот пособить решили. В городе без живой копейки, сами понимаете…
Алексей Матвеевич молчит и долго трогает рукой протез – будто тот болит.
– Ну, Лей такое дело, – понимающе говорит он и уезжает. А я иду собираться в школу. Завтра топать в Черкутино за семь километров и опять завистливым взглядом провожать Витьку Аржака, для которого дорога на велосипеде – просто удовольствие.
… Почти через месяц, когда уже сплошные облака стояли над озябшей землей, забежал к нам ввечеру рассыльный.
– На собрание собирайтесь. И ты, и малый твой…
На собраниях, хоть меня приглашают в первый раз, я уже бывал. Иду с неохотой. Будут опять говорить о своих взрослых делах, ругаться, дымить самокрутками.
Так и было. А потом председатель, коренастый мужичок в солдатской гимнастерке, сказал:
– Товарищи колхозники, тут мы на правлении и решили наградить наших школьников за хорошую помощь. Вот… Почетной грамотой и ценным подарком награждается…
Я поднялся на сцену. Гладкий, разукрашенный лист бумаги с печатями председатель вручил мне, пожимая по-взрослому руку, а я все глаза заглядывал ему за спину: что за ценный подарок?
И тут на сцену из боковушки бригадир Лей вынес… велосипед. Легонько толкнул его под седло, как мать малыша по попке, и велосипед – настоящий! взрослый! – покатился ко мне, и электрическое солнце рассыпалось от его спиц по всему потолку, а я стоял и не мог очнуться от столбняка.
Потом я вел велосипед за его сверкающие рога, и ни одной мысли не было в голове – и только отойдя от правления, заорал упоенно: «Товарищ, товарищ, болит голова!!!»
И лей мне бы сказали, что песня эта вовсе не праздничная, ни за что бы не поверил.
Это была песня победителей, вот ведь в чем главное дело.
