- Ракета летела-летела и села, - бормотал Горка, - ушла глубоко в планету. Спасатели начали откапывать. И там же была звездоокая Лианея, дочь Трёх Солнц…
      Рядом дышит инопланетянин, рогатый и на четырех ногах. И как наступит каменным копытом на ногу!
      - Лыска! - завизжал Горка.
      Корова в знак извинения прошлась языком по его щеке - теперь до вечера половина лица будет гореть. А тут отец заходит:
      - Ты что, звезда рогатая, моего Георгия обижаешь? А мы всё для тебя, надо тебе витамины - вот я купил тебе витамины, надо тебе ветеринара - вот я ему и мотор перебрал.
      Всё понятно: воскресная стопка имела место. Отец взял вилы, и комки навоза только полетели со свистом в окошко.
      Прихрамывая, Горка вышел из сарая. Так, прикинул он, ракету я практически спас, от нападения инопланетного туземца я пострадал, пойду отлежусь в межзвёздном модуле, почитаю, что там дальше с Гарри Поттером.
      А Аполлон-то Засушенный ещё ничего не сделал, только выбрел из дома, хрустит ногами по снегу к своему сараю. А вдруг он новость сообщит! От новости ведь себя не помнишь, так что приходится все силы бросать на то, чтобы сохранить на лице взрослое мужское выражение.
      Увидев Горку, Аполлон Засушенный свернул к забору. Привет - привет.
      - Идёшь в шахту?
      - Сейчас по-лёгкому разбросаю завалы угля и всех спасу (что значит: быстро выкидаю весь навоз).
      У Аполлона Засушенного отец работал шахтёром, и поэтому Павел беспрерывно играл в спасение из-под земли.
      А Витька Попеляев представлял всё время, что он разминирует поле, так как его старший брат - сапёр в Чечне. И надо очень осторожно выкидывать мины - куски навоза (больше всего взрывчатого вещества скопилось возле задних ног коровы).
      А вот он и бежит, Витька, и кричит:
      - Горка! Пашка! - Потом спохватился и сказал солидно: - Ребя, там интернатскую привезли, мёртвую. Поканали, посмотрим!
      - Я хромаю…
      - Ну и что! Шофёр-то поседел весь! Пошли!
      Предчувствуемая жуть уже летала между ними и звала повзрослеть ещё сильнее. Они побежали по припорошенной, с блестками, дороге. Как всегда, навстречу им попалась Изюмская, которая подчёркнуто рассеянно посмотрела на Горку и сказала:
      - А я уже всё видела, ничего интересного (между мёртвой Поздеевой и живой мной кого надо выбирать, непонятно, что ли?). - Вдруг она клоунски повела глазами в сторону: - По химии не могу разобраться, завтра понедельник, и всегда химик по понедельникам меня спрашивает.
      Горка на миг задумался, и его осенило:
      - Потому что Сей Сеич по понедельникам с похмелья. У тебя фамилия Изюмская, а из изюма знаешь какая бражка получается.
      - Да ты просто Каменская в штанах! Так я приду?
      - Я не знаю… Наверно, сегодня никак.
      Вот если бы тебя звали не Олька, а Лианея, дочь Трёх Солнц, подумал Горка, вот тогда была бы встреча в параллельном мире!
      Он догнал ребят. Они сначала обгоняли одинокие фигуры, потом эти шагающие фигуры кучковались по двойкам, по тройкам и в конце, перед домом Поздеевых, сбились в пёстрый ковер лиц, ждущих подробностей. Розовел над ними пласт дыхательного пара.
      Первым делом Горка сразу выделил лицо свирепой красоты, слегка постаревшее. Это был учитель химии, который думал: "Прекрасны жемчужные завитки пара и этот брейгелевский пронзительный снег. И никому про это не скажешь. Не поймут".
      Тут Горка догадался, почему Сей Сеич не просыхает. Ведь он знает, что за глаза его зовут "Химия - вся морда синяя".
      Ладно, сейчас не до этого, надо прокручивать в голове слова собравшихся людей.
      - Неужели сама выпала под колёса?
      - Да приставал он к ней!
      - Мирошникову пора прятаться, а то…
      - А то что? У нас тут не Кавказ, не кровная месть. Наелись вы телевизора и ничего не понимаете.
      - Кто не понимает - я не понимаю? Как вы можете так говорить, если я всю жизнь проработала главным бухгалтером!
      Кто же не знает, что деревня - это беспрерывный мозговой штурм.
      Приехал следователь, выдернутый из-за праздничного стола. Поэтому он говорил мрачно: "Щас всех опросим", и было видно, как внутри него чувство долга жестоко борется с алкоголем. Качнувшись, шепнул что-то участковому милиционеру, и тот стал обходить толпу - просил всех не расходиться. Тотчас все начали расходиться.
      Нашли фургон, чтобы перевезти тело в фельдшерский пункт для вскрытия. Вынесли человеческую фигуру, завёрнутую в одеяло. Мать шла рядом и с жуткой разумностью спрашивала у тех, кто ещё не разбежался:
      - Она меня сейчас видит, нет?
      Кто-то сказал, что видит, а кто-то проявил принципиальность, которую огласил Сей Сеич:
      - Молекулы перестали двигаться, и драгоценное сознание распалось.
     
      Твоя принципиальность,
      Как плохое вино,
      Напоило нас
      Горькой чернотой.
     
      Горка привычно запоминал слова, которые мерцали в голове друг за другом.
     
      Ветер снег уносит
      Не знаю куда.
      Но осторожной кошкой
      Вернулось желание жить.
     
      Вечером Горка присоединился к разговору родителей, когда за ужином они скупо обсуждали горе Поздеевых:
      - Мам, почему все шумят, что шофёр приставал к ней? - Он выпрямился, мысленно поместил во рту трубку и стал говорить прекрасным квакающим голосом артиста Ливанова (Холмса): - Во-первых, Мирошников только и ходил из дому на работу и с работы домой.
      - Запруду сделал у ручья, карпов туда запустил, - добавила мать Горки.
      Сын посмотрел на неё с выражением, как иногда смотрел отец, - мол, женщина, что такое? - и продолжал:
      - Во-вторых - он же поседел от потрясения. А если бы он был гад… Гады не седеют. В-третьих же - всё происходило в глухом лесу, и он мог бы её закопать в снегу, и до лета бы тела никто не увидел. Это же элементарно!
      Отец сказал:
      - Ну, Горка, ты казак: туда побежал, здесь сшурупил.
      - Просто адвокат какой-то! - добавила мать.
      А лучше бы сказали: мол, сэр Джордж, вы блестяще проанализировали эту комбинацию.
      В это время пришла соседка Маруся Семиколенных. Она попросила листочек алоэ.
      - Ещё и палец нарывает! И так вечером упаду перед иконами, реву-реву, кричу-кричу!
      - Вся Васильевка знает: Маруся молится, - вставил отец с непроницаемым лицом.
      - Ну ничего: утром выпью водочки, запляшу, запою! Уныние ведь смертный грех.
      - И вся Васильевка слышит: Маруся борется с унынием.
      - У нас алой засох, пока к дочке ездила. Мой бегемот пьяный не поливал…
      - Ну какой же он бегемот, если в декабре заработал пять тысяч.
      Маруся от возмущения казнила алоэ, только сок брызнул:
      - Заработал, да всё в горло пошло. Когда прихожу на исповедь, так и говорю: отец Сергий, надо что-то со мной делать. Мой так пьёт, терпение ведь кончается, так и хочется топором его тюкнуть. А батюшка мне: тише, тише.
      - Нет, зачем же, - невозмутимо заметил отец. - Пусть вся Васильевка знает: наша Маруся кается.
      Маруся слегка смолкла, показывая своим видом: вы думаете, я за алоем пришла? Понюхала табаку, мелко потряслась, как трясогузка, взлетела с табуретки и сказала:
      - Надо бежать. Сегодня к Поздеевым ходила, два часа как не бывало, а самогонки ещё не нагнано к моему дню рождения. Да, хорошо, что у них ещё дети есть.
      Мать щедро отрезала Марусе ещё пару целебных шипастых листьев алоэ (вместо прежних) и как бы невзначай обронила:
      - А Горка сказал, что Мирошников не мог ничего такого над ней сотворить. Ведь гляди, какой у него сад! Какие арбузы в теплице!
      - И кролики как из воздуха плодятся, - добавил отец и закурил.
      - Все завидуют, ведь в чужих руках всё толще, вот и говорят о нём что попало, - сказала Маруся.
      Две струи дыма из отцовских ноздрей свивались и иллюстрировали перепутанность этого дела.
      - А вы… возьмите поллитру и идите к Яковлевичу, там следователь остался ночевать. - Маруся подумала и добавила ради истины: - Хоть к рукам нашего участкового что-то прилипает, но он ещё неплохой.
      Горка тут сразу воткнулся в очередное размышление: как это - взятки берёт, но вот прошлым летом обкуренная молодёжь из района на "газели" сбила старика и помчалась дальше. Так Иван Яковлевич пустился за ними на старом "уазике"! Неизвестно, что там произошло в лесу, но участковый привёз их обратно на "газели" всех семерых - связанных, избитых, а у одного было прострелено плечо.
      У Ивана Яковлевича было ещё много талантов, например, он хорошо пел. Как из него могуче изливалась "Многая лета" на юбилее Васильевки!
      Пока родители отсутствовали, Горка боролся со страхом, бормотал: такой он сообразительный, этот Георгий, все его любят, Изюмская сказала: ты Каменская в штанах… И вдруг - раз, и в яму под деревянный крест?! Горка словно весь налился безнадёжной жидкостью, но избавился от неё с помощью привычного хода мысли: наука что-нибудь придумает, молекулярное омоложение там.
     
     
      У участкового было простое лицо лесника. Отец Горки помаячил перед этим лицом склянкой и сказал:
      - Что ты тут думаешь? Давай зови следователя.
      - Он спит.
      - Да, слабые эти городские… Знаешь, если Мирошников хотел бы всё скрыть, он бы её в снегу закопал, звери кости растащат - и всё.
      - По делу говоришь, - одобрил участковый. - Да я и сам Мирошникова в обиду не дам. Он же наш, васильевский.
      Склянка звенела о края стопок до тех пор, пока отец Горки не сказал, глядя на плакат с губернатором:
      - Пора кончать, а то у двуглавого орла уже три головы появилось.
     
     
      А Пётр Мирошников в это время говорил жене:
      - Не могу спать.
      Уж дальше он не продолжал, что видит задавленную у комода. Но жена догадывалась: у него всё время было разговаривающее лицо, то темнеет, то светлеет.
      Вышел Пётр в сад, однако и туда она успела: стоит возле занесённого снегом пруда в какой-то рубашке белой и нисколько не мёрзнет. Тут Пётр не выдержал, и прорвался у него разговор наружу:
      - Конечно, я виноват, что не проверил дверку…
      - Петя, - позвал сзади голос жены, - пойдём домой, не мёрзни, здесь никого нет.
      "В самом деле, - подумал Петр, - зачем я буду за этой белой рубашкой по огородам бегать".
      Дома он сел и включил телевизор, и ему под ноги высыпались слова диктора:
      - И только таким образом призрак стал понятнее и человечнее…
      Жена - домашнее МЧС - выхватила у него пульт и погасила экран. Пётр стал её успокаивать: сейчас я засну, засну. Лёг и вдруг на самом деле заснул.
     
     
      В холодном белом свете кладбищенская ворона сидела на ветке и смотрела на всех. Пар поднимался из её ноздрей двумя клубами. Лицо Сей Сеича и здесь выделялось из всех лиц свирепой красотой. Он взял Горку за локоть и изрёк:
      - Когда и я умру, найдите и поставьте мне реквием Моцарта.
      Аполлон Засушенный услужливо закивал:
      - Да, да. А если не найдём, поставим Киркорова.
     
     
      Горка занёс в стайку на подстилку солому, и она засияла как солнце. Лыска тяжело задышала и просяще посмотрела на него, то есть в его лице - на всех людей. Горка вспомнил, как по телевизору антилопа на бегу родила, детеныш шлёпнулся, и мать недоумённо стала оглядываться: что-то легко стало, кажется, надо уже о ком-то заботиться.
      Горка вприпрыжку бежал домой и думал: домашние животные тяжело рожают, потому что зимой мало двигаются. Вот бы их прогуливать как-то по графику…
      - Мама, мама, Лыска рожает!
      Мама засияла слезами, улыбкой, боком глянула в сторону божницы, и они втроём изо всех сил побежали в сарай. У отца было ведро с тёплой водой, а Горка нёс хлеб с солью. Радуемся тут, думал он, а чего радоваться? Вырастет бычок, зарежем его осенью и будем есть. Как сейчас доедаем его брата Мартика.
      Но возбуждённый шепот родителей и первое короткое мычание телёнка, похожее на нежный рожок, - всё слиплось в какое-то нелепое, но сокрушительное доказательство жизни, и оно отменило Горкины печальные мысли.
     
     
      Посреди леса лежало продолговатое небо с облаками. Жара жгла, как крапива. Горка помчался, на ходу раздеваясь, и залетел с размаху в голубую прохладу озера, дробя всё вокруг себя в жидкие алмазы. И снова пошли, постукивая, звуки:
     
      Небо словно заходит в грудь
      И создает душу…
     
      Устройство под названием стрекоза испугалось, стартовало с камыша и понеслось над живым зеркалом, переливаясь и треща.
      Горка любил купаться без всего, первозданно, обнимаемый извивами умной влаги со всех сторон. Он нырял и выныривал с ожиданием, что миг - и он родится в какую-то новую, очень всем нужную жизнь. А Сей Сеич тоже думал в моём возрасте, наверно, замирая в мечтах гладиаторским лицом, что вырвется… а кончил ежедневной спиртовой пропиткой.
      Горка вышел на берег - из драгоценности воды, сияя, как жемчужина.
      Вот бы сейчас меня увидела Лианея - дочь Трёх Солнц, которая в последнее время всё чаще представляется с лицом Изюмской.
      Вдруг он заметил, что пиявка присосалась к левому колену.
      - Сейчас я избавлюсь от тебя, чудовище, достану свой бластер, - сказал Горка. И прицельно помочился.
      Пиявка отпала - он не стал её давить. Ползи к своей судьбе.
      Липы цветут, у них сегодня большой приём пчёл. Вот бы сейчас пчелой вжикнуть домой. После купания сил не осталось, ноги - ленивый студень без мышц. А до дому ещё пилить пять километров!
      И тут весь накопившийся зной раскололся в неожиданном звуке. Горка прыгнул в сторону. Дядя Коля снял руку с сигнала и захохотал:
      - Садись, прокачу!
      Но вместо радости, что час по жаре превращается в десять минут езды с ветерком… забоялся Горка, если честно. Сейчас засну, выпаду, и под колесо! Поседевший дядя Коля, причитания матери… А ведь с этой осени буду учиться в интернате, надо ездить на попутках, пора привыкать.
      - Что, сцышь? - проницательно спросил дядя Коля. - Не надо, бесполезно. Я в твои годы от мачехи ушёл, волков видел стаи! Садись.
      Потом он закурил и приказал:
      - Рассказывай что-нибудь, а то я за сутки тут к баранке прирос, как бы не заснуть.
      - Дядь Коль, Мирошников вчера привёз новую породу карпов, говорят - генная инженерия.
      - Ну и правильно, это лучше, чем ночами гоняться за мёртвой Поздеевой. Видел я в одном фильме: по ночам рыбы-мутанты выползали из воды, залезали на берёзу и пели - как соловьи.

[в пампасы]