Мама Таисии была озабочена, что на ее тарелках получаются какие-то идеи деревьев, а не они сами. Она села на скамейку, чтобы наглядеться до насыщения деревом. Дерево было березой. Она вытягивала из себя ветки, по тысячелетней привычке рассчитывая на то, что их будут обламывать на веники для баньки, поэтому старалась изо всех сил. Мама Таисии думала, что надо все эти слова отбросить, чтобы кисточкой показать это усердие дерева... Вот я уже много слов надумала, от них как-то нужно бы избавиться, думала мама Таисии, но тут мама Вероники села рядом, подсыпая пригоршнями пыльные слова:
      - Мартик, душка, вечер чудный, гуляй, гуляй!
      Через две дороги, возле парикмахерской, показалась Вероника. Издалека она выглядела почти красиво. Мама Таисии подумала: вот сейчас девочка приблизится и будет видна ее некрасивая короста на лице. Но Вероника приблизилась, а лицо ее все еще казалось красивым, ибо было неиссякаемо радостным. Гомер навязчиво указывал, что боги могли красотой покрывать человека сверху, как светящейся золотой аэрозолью. Видимо, у великого певца были комплексы, мечта, наверно, была - о красоте, которую давали боги своим любимцам. Вот так радость покрыла коросту на лице Вероники.
      - ...заказала путевки... прелестная деревушка в Греции, - продолжала пылить словами Изольда.
      Вероника бросилась тискать Мартика, как будто с младшим братом увиделась после долгой разлуки. Но мама брата Веронике так и не родила, и вот приходится тискать животное, а брат бы сказал: "Ты чего, дура, больно сжала?", но пес молчал, и усталость от тисканья переходила в опустошение.
      - Пришлось весь город обойти, - с еще не погасшей радостью сказала Вероника. - Надо доплатить. Еще просят.
      - Делать нечего, - с видом благородной матроны кивнула Изольда.
      - Подешевле не получается, у них заказов много, оказывается...
      - Ты просто поленилась торговаться, деньги-то не твои. - Изольда ворчала, но видно было, что она все-таки довольна. Тут же, повернувшись к матери Таисии, она сказала, чтоб не оставлять ее в недоумении: - Решила поддержать дочку, чтобы она постояла за себя. В новой школе ее дразнят "Сало", а какое она сало, просто крепкая. Завидуют. Я даже деньги из педагогических соображений ей дала, чтоб мафию нашла... Побить, поучить немножко - ума добавить обидчикам, чтобы вели себя по-джентльменски с девочками. Отец бы мог заступиться, но послали на месяц в Грозный.
      Вдруг мама Таисии подумала, что нужно ответом и молчанием понравиться этим людям, а то они найдут мафию, чтобы побить, поучить лично ее. И сквозь нарастающую боль в левой руке мама Таисии думала: повезло очень этому насмешнику, который назвал "Салом" Веронику, не умный, бедняга, но если б папа Вероники с ним разбирался, то... Мафия лучше, пожалуй! Левая рука превратилась в какой-то разрядник, посылающий огненные струи в сердце. А Изольда спросила:
      - Что вы так побледнели? Может, вам валидолу дать?.. Дочка, сбегай домой, у бабушки на тумбочке сумочка...
      - Нет, нет! - остановила их мама Таисии, стараясь говорить как можно мягче, добрее, стараясь их не рассердить. Ей было омерзительно видеть себя с такой неожиданной стороны - в виде испуганной курицы.
      - Я понимаю, жизнь у вас тяжелая, столько нарожали. Но и у вас со временем все образуется. Можете со мной в Турцию поехать, будете как мы.
      Маме Таисии стало еще хуже. Левая рука начала с исключительной меткостью очередями поражать сердце. Мартик попросил, чтобы ему бросили камушки, - он засиделся. Вероника и ее мать Изольда стали по очереди бросать всякие прутики под березу, и пес исправно бегал искать, загребая лапами, как лопастями, воздух.
      Береза стояла, и в ней все было связано: ветки со стволом, который сам не понимал, где он переходил в корни, а корни строят неплохие отношения с землей, которая уживается со своей воздушной оболочкой, а атмосфера заигрывает с вакуумом, дающим место всем планетам, частицам и магнитным полям, - широкая душа!..
      У мамы Таисии не было желания плавно перерастать в Веронику и Изольду, а также в бабушку Генриетту.
     
     
      "14 мая 1996.
      Очень много новостей! Во-первых, Веронику мама повезет летом в Грецию, чтобы полечить!!! Во-вторых, папу-капитана послали на войну в Чечню, а Вероника нашла мафию, чтобы проучить тех мальчиков, которые дразнят ее "Сало". Мой папа считает, что с этого все войны и начинаются, с вражды людей... Папа думает, что если он сам будет долго говорить, то все придет в порядок, за это время проблемы сами отомрут. Главное - говорить долго, не дать протиснуться между словами ничему! Неприятные события не должны протиснуться между словами папы. И они потихоньку сами отомрут, эти неприятности!!!
      - А на том свете мы спросим, кто убил Листьева? - спросила у родителей Маша.
      - Зачем? Мы и так будем все знать,- ответил папа.
      Я решила написать тарелку с портретом Листьева: может, ее в магазине дорого продадут! Мне нужно накопить денег на резиновые сапоги на сплав - старые стали уже малы!"
     
     
      Все развалины биографий похожи друг на друга, руины - они и есть руины, но все-таки души-то до превращения в руины были уникальны и порой на бесформенных обломках психики можно наткнуться на тончайший таинственный орнамент.
      Общая руинность квартиры Загроженко проявлялась в том, что два года посреди комнаты лежали на двух стульях доски, на которых в свое время стоял гроб бабушки. С тех пор на этих досках обосновались стопки посуды, похожие на стопки опят-переростков на пнях, яркие пустые пакеты из-под супов, среди которых норовили затеряться такой же яркости и глянцевитости обложки журнала "Родина" за 1994 год. Кто-то вынес их в свое время в подъезд.
      Мы не знаем, как ведут себя в подробностях алкоголики других стран, а наши, русские, то есть российские, почему-то жадно тянутся к чтению - в оставшееся от напитков время.
      Мама Алеши Загроженко ставила на окно журнал с видом на солнечную дорогу, такую плавную, что казалось: ступи на нее, и она приведет тебя к добру. В укромном же месте, за кроватью, стоял журнал "Родина" с фотографией горящего грузовика "ГАЗ-63". Когда в озере алкоголя, которое плескалось внутри матери, заводилась злоба, она свешивала голову в закуток и смотрела на пылающий грузовик. Если бы мама Алеши знала всякие умные слова, она бы сказала, что это такая у нее медитация - смотреть на горящий грузовик. С ее помощью она представляла, что отец Алеши, который некогда работал шофером, а нынче неизвестно где, сгорает внутри. Но она лично придет к нему на помощь, потушит огонь, и в благодарность он останется с ней навеки. Мама Алеши дула в одеревенелом опьянении на изображение огня под крупными буквами "РОДИНА".
      Мать Алеши с наступлением теплых денечков усердно навещала одну компанию за другой и целую неделю отсутствовала. И вдруг ее потянуло домой. Она себе это объясняла несколько абсурдно: внезапно пробудившейся материнской любовью.
      Дома она сразу поняла, что сын не зря спит в носках (там, в носках - деньги). Но Алеша начал вдруг кричать:
      - Косинус альфа бу-бру-бу...
      - Алеша, помоги! - закричала во сне Лиза.
      "Навязалась, как этот... от которого я ее родила!.. Который ушел... только потому, что пенсия у меня по вредности... характера..."
      Зов, который привел ее сюда, забылся. Новый зов вдруг повел ее в Балатово, к другу, у которого она не была два месяца. Не рассуждая, она ушла по пеленгу.
      Стало совсем тихо. На солнечной тропинке, которая в ослепительных разрывах фотоэмульсии вилась между холмов, возникли две маленькие фигуры. Они быстро шли вдаль, в перспективу фотографии, затем поднялись к верхнему ее краю, перешагнули и дошли до слова "Родина". Алеша озабоченно посмотрел внутрь буквы О, махнул сестре рукой:
      - Лизка, лезь первая!
      И они скрылись в таком уж свете, что пора было открывать глаза и просыпаться.
      Первая мысль была бодрая: осталось двадцать тысяч. Вчера пошиковали, погуляли, съели полкило колбасы, надо притормозить. Хорошо, что мать родила его, когда не пила. Правда, Алеша не помнил такого времени, но бабушка когда-то говорила... И отец, наверное, не понуждал сильно, уже за это можно дать ему жить дальше, если встретится... Вчера Алеша получил премию за победу на школьной математической олимпиаде - тридцать тысяч. Таисия его поздравила. Алеше в жизни никогда не доставалось ничего хорошего: ни еды, ни возможности с утра до вечера закапываться в математику. Он уже давно ходил разгружать хлеб в булочную... Он от этого не страдал: так вот жизнь складывается. Но когда он не видел Таисию день или два, ему казалось, что он не ел неделю. Сейчас свистну, Таисия выйдет, она мне поможет сэкономить деньги.
      В походе Таисия готовит медленно, с научным видом, но лучше всех.
     
     
      "15 мая, вечер.
      Загроженко дал мне буханку горячего хлеба! Он получил премию за олимпиаду да еще хлеб из булочной за разгрузку. Мне хочется сохранить этот хлеб, потому что жилетку от мела уже отстирали. Но буханка зачерствеет. Да и мама сказала: как хорошо - горячий хлеб, только почему он у тебя в тумбочке спрятан, рядом с учебниками?! И когда я ела этот хлеб, я поняла, что от Алеши что-то впитывается в меня. Я прямо это почувствовала внутри. Буханку съели за один вечер, мою любовь. Я не знаю, надо так или не надо, но получается, что любовь должна впитаться в людей, а сама по себе она пропадет никому не нужная.
     
     
      Еще раз вечер 15 мая, но поздно!
      Встала потихоньку, еще раз пишу. Никогда такого не бывало. Что-то все не сплю! Вспомнила, что Маша мне говорила, когда я ходила еще в садик:
      "Если ты не заснешь, то все волшебники умрут!"
      И так я начинала жалеть волшебников, что последняя дремота убегала. Или дрема?.. И этим я губила последних волшебников, наверно. Плачу, потом истощаюсь до нуля и в конце концов засыпаю. А утром Маша мне говорила: "Глубокий, здоровый сон воскрешает магов и волшебников".
      А сейчас я не сплю, чтобы чудо буханки, которой уже нет, дольше было со мной. Потому что когда все это заспишь, уже не вернешь в себя. А спать хочется. Но еще посижу. Нет, пойду... Неужели я привыкну к таким воспоминаниям?! Душа такая тупая и быстро привыкает к хорошему, если оно повторяется, и считает ни во что... Достоевский опять задергался, эпилептик, не знаю, как мы будем его продавать. А Мурка спит, не просыпается даже, что ее сыночек в беде".
     
     
      Алеша причесывался перед зеркалом и думал: "Не похож я на Влада Листьева!" Вчера вечером Таисия сказала, что сделала на тарелке портрет Листьева. Да, может, и хорошо, что не похож, как-то неохота на него походить - чтоб из жизни уходить. Когда Алеша отлип от своего отражения, он еще несколько секунд был доволен. Просто чистый Штирлиц, как говорила с похвалой бабушка. Как это мужья разрешают женам-артисткам целоваться в кино? Если Таисия будет артисткой, я никогда не разрешу! Я буду дублером во всех сценах...
      Когда бабушка была не только жива, но и очень бодра, она устроила один раз Лизе елку. Потом Лизка много дней еще спрашивала: "Вы купите мне праздник? Купите?!"
      Сегодня куплю тебе небольшой праздник. Ну, допустим, двести граммов халвы... еще в пределах. Вот вынесу-ка я гробовые доски эти. Получается, что после этого надо мыть посуду, пол, сменить обои, красить пол. Окна тоже... Он знал, на что идет, но все-таки содрал тарелки, прикипевшие с помощью грязи. И вспомнил, как они в походах снимали с берез чагу. И снова стало хорошо. Вторая доска далась уже совсем легко. Лиза крикнула из сна: "Что стучишь?" Сделал несколько движений веником, показав себе, что уборка квартиры еще запланирована на продолжительное будущее.
      Он оставил доски возле скамеек во дворе: мало ли кто может умереть, стариков в доме много, а старухи-то вообще кишат. Живучие, как тараканы, лезут все время, советы дают. А бабушка никогда не лезла, будто и не старуха вовсе была. Бабки с лавочек кричат: "Не кури - не вырастешь высоким!" "Зато в корень пойду", - один раз сказал он. Накинулись после так, будто хотели его бесплатно во внуки зачислить. "По телевизору всех детей испортили", - взъелись старушки, как бы снимая с себя вину.
      Если бы он сказал им все шутки, какие в школе слышит, то много досок бы пришлось для них таскать. Вот, например, одна из них: "Я так хочу тебя (пауза)... лягушками кормить!" А туристок не испугаешь лягушками...
     
     
      Вечером в воскресенье папа пришел навеселе с работы. С тортом, из которого были выедены два кусочка. Сказал с обидой:
      - Пытались мне вручить бутылку коньяка недопитого... Вот здесь-то их подсознание и вылезло, новых русских! За кого они меня приняли: за слугу, обслугу свою?
      Мама Таисии встала на защиту новых русских: ничего они такого не имели в виду - просто люди экономные.
      Папа достал из портфеля запечатанную бутылку травника "Мономах".
      - Вот подарили. Почему они устроили мне день рождения?.. А, понимаю: весна, солнце посылает свои расслабляющие лучи, вся природа вокруг...
      - И снова ты недоволен. Изо дня в день... из года в год. - Мама подавала ужин.
      - Мама, а у других вообще мужья пьют. - Таисия хотела отвлечь маму от папы на других мужей.
      Маша тоже туда же: она в классе почти всех победила, кроме одного; руками боролись, когда локти на столе. Она сделала паузу, чтобы все поняли, что сила в руках у нее от отца.
      Но мать еще больше понурилась. И внезапно сказала чистосердечно:
      - Вдруг я так позавидовала соседям внизу: железную дверь вставили.
      - Мама, Достоевского на рынке продали, ты еще недовольна! Валерьянкой напоили, он и не дергался. А красавец! За пять тысяч купили английские студенты. Я им говорю: "Пять, пять, фюнф таузенд", - а они на руке просили написать... Осталась одна девочка: Буткина. Каждый день буткалась с кровати на пол...
      Вдруг мама повеселела: в жизни-то все идет к хорошему, оказывается! Хворого котенка купили, притом англичане, которые, наверное, гуманные и не выбросят его брезгливо. А Буткину купят в следующее воскресенье, она за это время еще поздоровеет.
      Тут разыгралась на глазах семейства целая пьеса сложных отношений и переглядываний в прайде кошек. Буткина развязно цапнула сиамца Зевса в его изысканный бархатный нос, кот в ответ дал девочке-котенку по уху могучей лапой. Мурка просто так оставить это не могла, подошла сзади и осторожно лапой тронула Зевса. Он обернулся - она ему в глаза посмотрела: "Понял? Не горячись. Ребенку надо на ком-то шлифовать мастерство охоты, скрадывания и душения".
      Котята были так замусолены в маскульте и киче, что мама не видела возможности эту сцену перенести на тарелочку. А чувство бессилия она не любила, поэтому продолжала ворочать глазами в разные стороны. Вдруг на полу обглоданный меланхоличным Зевсом скелет ставриды. Вот в чем выход! Так, белый фарфор там, где скелет, оставлять? Или засинить все, а сверху белилами? Когда мама брала в руки тарелку и кисточку, все знали, что лучше не лезть.

[начало] [в пампасы] [продолжение]