Живая рыба

Живая рыба

В нашем детском садике вдоль кирпичной стены соседнего дома воспитательницы посадили жёлтые георгины и назвали их «золотой шар». Цветы выросли осенью такие длинные, что в них можно было ходить, как в лесу. Но куда бы мы ни пошли, везде натыкались на сырую красную кирпичную стену. Вверх эта стена продолжалась до неба, но если пойти вдоль неё влево, когда-то она кончалась и дальше начинался забор с железными штыриками наверху, а на штыриках висела блестящая серебряная проволочка с «ёжиками». Нам объяснили, что там, где эти «ёжики», лучше не лазить и близко не подходить, потому что может током убить.

Кто этот кто-то, кто может убить? Это он построил будки с фонарями на высоких стенах и посадил в них дяденек с автоматами; он платил зарплату нашим папам и даже некоторым мамам, работавшим в паспортном столе и поликлинике, куда нас водили на УВЧ и электрофорез в случае заторов в носу и бронхах и где добрейшая медсестра Анна Пантелеевна Таныгина, двух метров росту, всегда пропускала меня без очереди на любой укол. Этот кто-то возил нас летом на дачу в Дубовой роще, купал в чистой реке, привозил в детский сад белый речной песок и свежее молоко. Как же он может убить?

Однажды во всём нашем городе отключили свет. Было светло, но в детском саду не смогли приготовить обед и привезли его готовым на зелёной военной машине, которую называли «полевая кухня», – наверно, потому, что она была, как луга за домом нашего дедушки, глядя в которые вечерами, он поёт: «По-лю-шка, По-ля... Полюшка, широка Поля...» Ну в общем, света не было, и из-за забора с «ёжиками» вылез дядька и спрятался в «золотых шарах». Мы гуляем, а он сидит там, прижавшись к красной стене, и плачет. Я его спрашиваю: «А чего вы плачете?» А он улыбается и палец приставляет к губам. Так он и остался там один на всю ночь, когда нас родители разобрали по домам. У него, наверно, не было дома, и идти было некуда. Папа потом дома рассказывал, что из тюрьмы средь бела дня двое заключённых убежали. И очень глупо сделали, потому что, если их найдут, «припаяют дополнительный срок по полной программе».

– Лучше б не нашли! – сказала я.

Папа странно посмотрел на меня и задумчиво сказал:

– Да уж, лучше б не нашли…

На закате в лугах за нашим домом пели какие-то пронзительные птицы, комары клубились, и мы с дедом пошли проветриться за калитку, через соседнюю улицу и – в луга. А когда пришли домой, большая цинковая ванна, в которой меня в детстве купали, а потом мама стирала бельё, – эта ванна стояла у входа в кухню – в неё была налита вода, а в воде… плавала рыба…

Вдруг посреди нашего сухого дома появилось маленькое озеро, в котором жила рыба! И не какая-нибудь маленькая, речная, а длинная, нездешняя... И даже она была не одна, а их там было двое, и они разворачивались на концах ванны длинными мускулистыми хвостами, так что вода взбулькивала и ванна гудела!.. Я опустила руку в воду, и рыба, проплывая, потёрлась о неё боком, а потом развернулась и – тронула мою ладонь губами.

Наверно, она голодная! Ну конечно, кто же её кормил?! Мы ведь все гуляли на улице, а они тут двое голодных – братик и сестричка! Я быстренько отломила горбушку от свежей буханки и давай крошить в ванну.

Рыба обрадовалась, закружилась, заплескалась, стала есть, – их было двое, а как будто одна, они кружили в ванне, и их серые мускулистые спины были похожи.

Мама закричала, увидев порушенный хлеб. «А что, пусть они голодные?!» – спросила я строго. Мама смутилась и посмотрела на папу, который вошёл и стоял на пороге.

– А что у нас на ужин? – бодро спросил он.

– Папа! У нас живая рыба живёт в ванне! – взахлёб закричала я, таща отца за рукав к рыбам. – Ты погладь, у неё такой нежный хвостик и губы!..

Папа сел со мной на корточки у ванны, но почему-то не стал гладить рыбу и мне предложил сходить помыть руки. Я ничего не поняла, но папа мне в ту минуту не понравился.

– Ладно, на ужин у нас будет… картофельное пюре с… – Тут папа напрягся изо всех сил и поискал глазами за окном кухни, где дозревала малина, но там подсказки не было, и его взгляд вернулся к ванне с рыбой. Папа и мама вопросительно посмотрели на меня.

– Не-ет!!! Не ешьте этих рыбок! Миленькие мои! Пожалуйста! – закричала я и заплакала.

– Ладно-ладно! – сказал папа. – На ужин у нас пюре с колбасой. Я тут прикупил по дороге, на утро...

И мы все обрадовались и скоро стали ужинать. И дедушка оторвался от своей раскройной работы и тоже ел с нами отваренную колбасу с картошкой и гладил меня по голове. И чай потом пили с мёдом, а в сумерки подтопили печку и жарили над углями чёрный хлеб на прутиках от малины.

А рыба всё плескалась и жила у нас в доме… Так здорово!..

Арбуз

Утром папа спросил у мамы:

– Ларис, а когда у Маришки день рождения – сегодня или завтра?

Мама задумалась, одеваясь на работу, и сказала:

– Вчера...

И это была правда, потому что я родилась вчера вечером в девять, а зарегистрировали меня на следующий день, то есть сегодня, и отмечать можно два дня подряд, поэтому мои родители каждый год договаривались, какой день считать днём рожденья.

– Понял! – Папа вышел, вернулся с букетом гладиолусов и до вечера уехал в командировку в район.

А вечером мы с мамой пошли закупать еду. У нас в городе принято вечерами медленно гулять по улице, встречать знакомых, здороваться, радоваться, беседовать.

И вот вместо того чтобы бегать с девчонками в «штандер» на пятачке перед газовыми баллонами или книжку на балконе читать, я гуляла с мамой по Советской улице мимо всех подряд магазинов: «Детский мир», «Рыба», «Весна», «Книжный», снова «Рыба» (старинный, в подвальчике, с рыбой на потолке), хлебный, овощной, «Бакалея»...

Зачем мы тогда затащились ещё в эти «Дары природы»?! Вот ведь всего уже напокупали, уже рук не хватало, а зашли зачем-то. Лучше бы не заходили, тогда бы ничего не было. Но зашли... А до этого мама на бульваре увидела арбузы. Без очереди! И так обрадовалась, прямо как девочка, когда ей в руки – и сразу мне в авоську – кинули огромный, килограммов на пять, арбуз! Вот привалило так привалило счастье! Только бы до дома донести, а там мы его так зарэжем! Ещё на утро останется... А по дороге – магазин «Дары природы», и тут мама увидела очередь...

Мне надо было успеть схватить её на лету, но руки были заняты арбузом. Не успела. Мама увидела очередь и быстро её заняла. Потом пошла смотреть, что дают, и там, впереди, встретила какую-то свою подругу и встала в её очередь, чтобы что дают получить на двоих, потому что только по полкило давали, а у подруги семья... А мне велела стоять на виду у нашей очереди, у окна, с арбузом и сумками. И мгновенно растворилась в очереди, как кусок сахара в воде.

Я стою и жду, что нам ещё природа подарит. Ведь, как мама говорит, никогда не знаешь, где тебе улыбнётся счастье. Вот оно и улыбнулось – из очереди в «Дарах природы», и увело у меня маму...

Девчонки уже мимо пошли на речку купаться. А я стою с арбузом, в стоптанных сандалиях, бетон ноги холодит. Прислонила арбуз к раме, подержала так одной рукой. Стоит, не катится.

Бабушка рядом присела, пересчитывая мелочь прямо в сумке. Я попросила её придержать арбуз, чтобы сбегать за магазин в кустики, потому что просто уже терпеть не могу, а там кусты шиповника хорошие такие, густые…

Прихожу назад – арбуз стоит у рамы, сумка на месте, бабули нет и мамы тоже. Ну, взяла арбуз в руки, прошла с ним вдоль зала в поисках мамы и думаю, что бы такое с этим красавцем сделать: он же почти как мяч, но тяжёлый, – и взяла его под мышку, а потом положила на оттопыренное бедро, потом ещё чуть-чуть наклонилась и положила... на прогиб… Вот это да! И тут все в зале сразу посмотрели на меня.

Если бы у меня сейчас был мяч, а не арбуз, я бы им такие штуки показала, как в спортшколе на баскетболе! Взяла я этот огромный арбуз одной рукой на плечо и стою. Все затихли от удивления, думают, наверно: «Надо же! Одной рукой держит! Силачка!»

А я его кидаю перекатом на другую руку, так немного небрежно, прижав локоть к боку, отставив ногу в сторону (для равновесия), и опять стою. А все вокруг на меня смотрят! Вся очередь смотрит на меня, а мама не выходит. И вообще – там ли она? Может, уже ушла домой?

– Сильная какая девочка! – сказал мальчик и показал на меня пальцем. – Мама, а зачем девочка играет таким тяжёлым мячиком?

– Это не мячик, это арбуз, – сказала мама.

– А зачем девочка с ним играет? У неё разве нет мячика? – спросил опять мальчик и посмотрел на меня... с жалостью.

И вдруг арбуз медленно сползает у меня с ладони на бетонный пол, подпрыгивает – и раскалывается на множество розовых мокрых кусков с чёрными семечками, и разлетается на весь огромный зал – на стены и людей… И, всё обрызгав ароматной сладкой мякотью, он хлястнул и мне в лицо и в ноги своим соком. И превратился из предвестника счастья – в ничто...

И все вокруг стали качать головами и жалеть его, мой арбуз прекрасный...

А тот мальчик – заплакал...

Коньки

Эти коньки принёс папа с работы: ему кто-то их подарил для меня. Чтобы я правильно научилась кататься. У них были завитком загнутые носы.

– «Снегурочки»… – с нежностью сказал папа. – У меня такие были в детстве. Между прочим, и Пушкин на таких катался! Сперва научись держать равновесие на снегу, потом будем на лёд переходить.

Он взял мою ногу в валенке, подставил под неё две плоские площадочки конька и привязал к ним плотно-плотно бельевыми верёвочками сзади и спереди сначала через дырочки в коньке, а дальше крест-накрест по голенищу, как у балерины.

Я так гордилась, когда мы шли первый раз кататься по снежному утрамбованному тротуару! День был солнечный, морозный. Народу было немного, потому что все взрослые в воскресенье шли кататься на лыжах в Сосновую рощу. Отец взял меня за руку и провёл на коньках вдоль нового пятиэтажного дома.

– Опорную ногу всегда вертикально держи, а другой толкайся в сторону, под углом, и чередуй ноги, чередуй, и след у тебя получится «ёлочкой»!

Снег тихо звенел под лезвиями коньков. И у меня сразу всё получалось!

– Ну, теперь сама! – сказал отец и отпустил мою руку.

И я поехала дальше одна, до самого перекрёстка, а потом обратно к папе.

Тут из-за дома вышел Саша Никитин с коньками на плече.

– Ой, это что за обувь?!

– Это «снегурочки», – говорю я гордо. – На таких сам Пушкин катался! И я тоже научилась! Вот!

– По ним и видно, что ещё Пушкин катался… – сказал Сашка. – А мне отец «гаги» прямо с ботинками купил. На каток вот иду, на стадион «Труд». На льду веселее…

– Папа, пойдём и мы на каток! – попросила я.

И мы пошли на каток! Там папа снова приделал «снегурки» мне на валенки и вывел меня за руку на заснеженный лёд на краю катка. Мои конёчки сами катились и катились вперёд. Только подумаю повернуть вправо или влево – а мои «снегурки» сами туда едут!

– Пап, а я похожа на снежную принцессу? – спросила я.

– Очень, – сказал папа, придерживая меня за руку. – Теперь давай пробуй сама. – Он отпустил мою руку и закурил.

И я поехала за коньками вперёд одна и увидела вокруг мальчиков в «гагах», как у Сашки, и девочек – но не в валенках, как я, а в колготках, в коротких шерстяных юбочках и в коньках на белых высоких ботинках с каблучками. Эти девочки кружились на одной ноге, резко разворачивались, ехали по кругу задом наперёд, подпрыгивали в воздухе!

Там было много детей и взрослых. И у всех были разные коньки, но все с ботиночками… Только «снегурок», таких, как на мне, на валенках, с бельевыми верёвочками, не было ни у кого.

Когда мы с папой пришли домой, я стала намекать ему, что для катания на катке лучше всё-таки фигурные коньки, с ботиночками. Отец нежно протёр «снегурки» тряпочкой и смазал маслом.

– Сначала на этих надо хорошенько научиться. Укрепить голеностоп. А на твою ногу фигурных коньков здесь не найти. Это профессиональная обувь, она дорогая, а у тебя нога растёт не по дням, а по часам, – тебе вот эти коньки – на одну зиму! Или хочешь стать профессиональной фигуристкой?

– Ну тогда давай купим «гаги»... – тихо попросила я.

– Это можно... – вздохнул папа.

Со следующей получки мне купили «гаги» с ботинками, но на вырост, на два размера больше: на шерстяной носок.

Я повесила «снегурки» в сарайке на гвоздик за бельевые верёвочки. И вспомнила только через год, в начале следующей зимы, когда нога опять выросла и даже новые «гаги» стали малы.

«Снегурочки» висели на том же гвоздике, слегка заржавевшие. Но их можно было ещё почистить и смазать маслом… Отец приложил мою ногу к стальным площадочкам и свистнул:

- Э-э! Марина Леонидовна, всему своё время!.. – и повесил коньки обратно на гвоздик.

Они висели там долго, маленькие и беззащитные, и ржавели потихоньку. Могли бы моим детям достаться.

Ведь, может, сам Пушкин на них катался...