– Помните, как солдат кашу варил из топора?
Шутит отец. Знает прекрасно, что помнит эту сказку десятилетний Коля. И Игорёк помнит, ему седьмой год, не сегодня-завтра сам читать начнёт.
– Так вот, братцы, охотник тот же солдат. Снаряжение и припасы у него должны быть на любой случай. Да только, если всем запастись, десяти мешков не хватит, и откуда силы взять, чтобы весь этакий запас на себе тащить? То-то и оно. Зато смекалка всегда при тебе, и нисколечко не весит.
Дети глянули на коричневый докторский саквояж, – увесистый. Отец в нём держит коробки капсюлей и дроби, банку пороха, весы и разновесы, патронташ, нож в ножнах, щётки, ёршики и фляжку ружейного масла.
– Охотник, само собой, меткий стрелок; но и умелец на все руки да знаток природы. – Сказал отец.
– Точно, как солдат, – подхватил Коля, – шилом бреется, дымом греется!
– И на месте ориентируется! – добавил Игорёк.
Коля не замедлил одёрнуть младшего:
– Не на месте, – на местности!
Ободрённые обещанием отца взять их на пристрелку ружья, стрельнуть по консервным банкам, братья не стали затевать перепалку.
– А если, начнём по банкам стрелять, – понизил голос Игорёк, – и вдруг – заяц?!
– Будем осторожны, без криков, тогда, может, и зайца увидим – сказал отец.
– Если Коля не станет всё время вперёд меня…
– Вперёд меня!.. – Коля скорчил рожу. – Ты сам первый шустришь под ногами…
– Э, какое там – заяц. – Отец развёл руками, – ваша свара и медведей распугает.
Братья примолкли.
Отец раскрыл саквояж, достал коробку дроби, и она оказалась почти пустой: если было в ней что-то, то не больше десятка дробин. Он посмотрел на детей и сказал:
– Я про солдата чего вспомнил? Смекалка помогает обойтись подручным, самодельным. У нас дробь закончилась. Магазин уже закрыт, а завтра выходной. Пристрелка отменяется?
Увидев лица детей, отец подмигнул им:
– Поступим-ка мы по-солдатски: сами наварим и накатаем дробь.
Коля удивился:
– Накатаем?
То, что варить её придётся не из топора, он знал. Видел, как отец отливал грузила для рыболовной сети – в ложку, расплавив свинцовые пластины автомобильного аккумулятора. Дробь тоже свинцовая, это понятно, так что варить, ясное дело, не из топора придётся; да и вообще, не варить, конечно, а плавить – свинец. Но что значит накатаем?
– Да, накатаем – дробокаткой, – ответил отец.
Он снял с кухонной полки чугунную сковороду и другую поменьше, а из-под раковины достал зелёную кастрюлю с песком.
– Несите карандаш, художники.
Игорёк посмотрел на брата. Коля виду не подал, что невдомёк ему для чего отцу карандаш, хотя, всяк же не рисовать он им собрался? Да и сковородки – зачем они?
Отец обмотал карандаш полоской газетной бумаги.
– Говорят, художник от слова худо. Нет, скорее, от добра. Раньше художниками всех мастеровых называли. Художник по кровельному делу, по плотницкому, да что там, даже по рукавицам и по штанам.
Коля быстро нарисовал человечка на краю газеты.
– И без штанов.
– Дурак! Сам ты без штанов! – Игорёк порывался выхватить газету. – Пап, чего он…
– Я вижу вам не интересно, как работает художник по дроби? – Отец посмотрел на детей, они притихли. Тогда он продолжил. – Вот, одели карандаш в бумажный китель. Теперь он не простой карандаш, а – боевой! Мы смело воткнём его в песок, затем осторожно вытащим, а трубочку газетную в песке оставим.
Отец аккуратно разлил по трубочкам расплавленный свинец. Когда полученные стержни остыли, он извлёк их из песка и освободил от пригоревшей газеты. Охотничьим ножом нарезал стержни на мелкие кусочки и с шумом высыпал на сковороду. Придавив их малой сковородкой, принялся раскатывать.
– Вот вам, братцы, и дробокатка.
Вечер, табачный дым, запах подпалённой бумаги, грохот нарубленного свинца о чугун и размеренный говор отца вызвали у детей ощущение, будто, не покидая кухни, очутились они в волшебном месте, где чудеса происходят просто так, без всяких щучьих велений. Кто бы мог подумать, обычные вещи: карандаш, газета, песок, кастрюля и сковороды, пластины свинца и газовая плита, если свести их вместе и проявить смекалку, творят чудо появления охотничьей дроби.
Чудеса продолжались.
Братья увидели, каким образом вставляется капсюль в гильзу, как надо отмерять и класть в неё порох и закупорить его пыжом, потом засыпать дробь и запереть её вторым пыжом – патрон готов.
Пыжи – вот это да! – отец выколачивал из старых детских валенок. Мальчишкам есть чем гордиться: не будь их валенок, вряд ли отцу удалось бы зарядить патроны. Ловко это у него выходит. Удар молотком по гильзе – в валенке дырка, а в гильзе – пыж, остаётся его вытолкнуть из неё.
Поутру тропинкой меж огородов двинулись они к полю.
За полем холмы, за холмами – берег извилистой речки.
Лёд ещё не стал. В чёрной воде тонула и растворялась белёсая тюль. Спускаясь с неба, она едва прикрывала траву на берегу.
Братья воображали себя оруженосцами: попеременно несли ружьё в чехле. Торговались из-за несколько лишних шагов, нехотя уступая право – кому нести ружьё. Торг едва ни перерос в схватку – благо, отец пригрозил отправить их домой, если сейчас же не прекратят перепалку.
Банки отец взял ржавые, это удивило Колю, но, когда он увидел их на заиндевелых ветвях боярышника, понял, что блестящие были бы плохо заметны.
Отец долго показывал Коле, как держать ружьё и совмещать прицел с мушкой, потом сказал, что надо задержать дыхание и плавно нажать на спусковой крючок.
– Да, понял, понял, – Коля сгорал от нетерпения, – нажать на курок!
– Умник, ружьё-то бескурковое. Да хоть бы и курки были, они для взвода, а для выстрела – спусковой крючок.
В собранном виде ружьё показалось тяжелее, ствол клонился к земле.
− Не затягивай с прицелом, − поторопил отец.
Банка отлетела влево.
Выстрел был не громким: вероятно, снежная тюль, висевшая в воздухе, гасила звук. Отец принял ружьё, пошёл, поднял банку и повесил на ветку.
Пока он возвращался, пока подробно объяснял Игорьку то же самое, что и Коле, боярышник облепила стайка птиц.
− А, можно я в них пальну? – прошептал Игорёк.
− Давай, − в тон ему ответил отец.
Раздался хлопок. Стайка вспорхнула.
Отец принял ружьё, а Игорёк побежал и принёс двух птах.
«Пусть малы, а всё-таки добыча» − подумал Коля.
Отец, не скупясь, хвалил младшего за меткий выстрел, а старшему разрешил нести зачехлённое ружьё. Игорёк уже и не претендовал на роль второго оруженосца, – на поясе первого стрелка красовалась, связанная за лапки, дичь.
− Мама, мама! Посмотри, кого я подстрелил!
Игорёк влетел на кухню и швырнул на стол окоченевшие тушки.
− Разденься сначала, разуйся, вон, наследил уже.
Мама разливала по тарелкам борщ.
Отец хлопнул в ладоши, предвкушая сытный обед.
− Охотники на привале. Сейчас рассказы пойдут.
− Рассказывать после будут, сначала надо поесть, как следует – сказала мама.
Игорёк отложил десертную ложку и попросил большую. Мама удивилась, но подала ему столовую ложку. Младший всегда ел неторопливо, если не сказать нехотя, а тут зачастил, видно и за столом захотел быть первым.
− Ты рада, что я меткий стрелок? – спросил Игорёк.
− Лазоревки. – Мама смотрела на птичек.
− А мы думали – синицы, − да, папа?
Мама взглянула на папу. Коля поймал её взгляд, он показался ему странным, но в чём была странность, он не мог понять.
Мама поднялась из-за стола и стала собирать посуду. Сложив тарелки стопкой, она понесла их в раковину, и, прежде чем включить воду, сказала, словно бы себе самой:
− Я-то, может быть, и рада. Но не думаю, что радуется мама этих птичек. Очень она сейчас опечалена, плачет по деткам, жалеет, не прилетят они больше в её гнёздышко.
− Они такие маленькие… а я их убил… а мама… мама всё ищет, зовёт своих птенчиков…
Чуть ли не до полуночи, безутешный, плакал Игорёк, пока ни заснул.
Вскоре уснул и Коля под приглушённый говор родителей, доносившийся из-за двери.
