Напротив меня сидит коричневая старушка, похожая на жертву солярия и печёную картофелину одновременно. У неё мутные синие глаза, вокруг шеи - фонендоскоп, а пальцы в конопушках и в чудовищных размеров кольцах. На некоторых их даже по два. Это Галина Витальевна - любительница тёти-Олиных веников и светоч неврологии.
      Галина Витальевна пристально изучает меня своими синими буравчиками, а потом переключается на толстенную амбулаторную карту с матерчатым (тоже синим) корешком в горошек.
      - …компрессионный перелом позвонков Th3-Th6, ушиб спинного мозга… нижняя параплегия… вялый тип поражения… - скрипит она монотонно.
      - В три с половиной года мы с горки упали, - говорит мама, и лицо у неё такое же, как у Чучика перед неминуемой поркой за лужу. - Воспитательница не доглядела, толкнули ребятишки… После операции нас в отделение реабилитации спинальных больных перевели, потом - в неврологическое…
      - Актовегин назначали? - не отрываясь от карты, спрашивает Галина Витальевна.
      - Да. Трентал тоже, прозерин, витамин В12 в мышцу… - скороговоркой, как прилежная ученица, отвечает мама.
      К врачам я хожу так же часто, как к себе домой. Каждую неделю мама берёт на заводе машину с водителем и везёт меня в детскую поликлинику, психоневрологический стационар, к гомеопату или в диагностический центр на анализы. Поэтому врачей, в отличие от того же Котова, я не боюсь. Со временем я даже стала замечать, что с врачами мне общаться гораздо проще, чем с остальными. Во врачах нет того, что отталкивает меня от окружающих, - жалости. Когда чувствую к себе жалость, становится почему-то стыдно. У врачей же на лицах за всю жизнь я видела только два выражения: желание помочь и равнодушие.
      - …массаж структурирующий делаем два раза в неделю, ЛФК, тепловые процедуры...
      На лице Галины Витальевны равнодушие. Мне тоже скучно, и я рассматриваю её брови. Они совсем тоненькие - в ниточку, и не шевелятся даже когда Галина Витальевна хмурится. А хмурится она с тех пор, как заговорила мама. Уж если мама начинает говорить, остановить её трудно. Наверное, Галина Витальевна об этом уже догадалась и именно поэтому она хмурится.
      - …курс иглотерапии в январе прошли…
      Неожиданно я понимаю, что брови у Галины Витальевны нарисованные, и мне становится страшно. Я вдруг чётко представляю себя в девяносто девять лет (мне почему-то кажется, что Галине Витальевне именно девяносто девять). Вот я сижу в бане вся коричневая, как картофелина, и мои карандашные брови плавятся и стекают по лбу вниз. А вокруг здоровые, розовые женщины с прилипшими к телу листиками машут вениками и кричат тёти-Олиным голосом:
      - А ну, поддадим-ка пару!
      - …и потом она сама занимается ежедневно, садится в постели самостоятельно...
      - Не ленишься? - спрашивает Галина Витальевна, выдергивая меня из бани прямо в кабинет невропатолога. - Это хорошо. А потная почему? Синдром белого халата?
      В бане я и вправду успела вспотеть, но не объяснишь же это с ходу Галине Витальевне. Поэтому я молчу, и за меня отвечает мама:
      - Вообще-то докторов мы не боимся.
      - Аппетит? Сон?
      - Спим хорошо. А вот с едой проблемы…
      - Ну, вы делайте скидку на возраст. Заключения психиатра не вижу. А, вот, нашла…
      Розовые женщины уже гремят тазами в седой от пара помывочной. Они ловко окатывают лавки кипятком, смеются раскатистым эхом, снова наполняют из плюющихся кранов тазы и с остервенением намыливаются.
      Вообще-то, в бане первый и последний раз я была в три года. Но запомнился мне этот поход на всю жизнь. Помню, как тётя Оля намазала меня мёдом и посадила на горячую скамью у самой каменки. Мне было нестерпимо жарко и хотелось плакать; тогда я придумала игру. Я высовывала наружу язык и облизывала верхнюю губу - сладкую от мёда. Так мои муки в парилке проходили быстрее, и можно было идти в бассейн.
      Галина Витальевна моет руки, и начинается осмотр. Меня пальпируют, проверяют рефлексы, измеряют артериальное давление…
      Бассейн - моё любимое воспоминание из прошлой жизни. Плавать меня с самого рождения учил папа. Он набирал заблаговременно вычищенную содой ванну, надевал на меня шапочку с вшитыми брусками пенопласта и со словами: "Запускайте Берлагу!" погружал меня в воду. Точнее, погружалось только моё тело, а голова в шапочке оставалась на поверхности.
      - Я вам курс электромиостимуляции назначаю, - выносит вердикт Галина Витальевна. - А вот это - три раза в день после еды, - она размашисто пишет рецепт. - Спастика должна снизиться, кровообращение улучшится.
      - Галиночка Витальевна, ну а как вообще? - заискивающе спрашивает мама.
      Позднее я абсолютно бесстрашно и совершенно самостоятельно научилась плавать в ванне. Больше всего мне нравилось ощущение полной свободы и невесомости, которое я испытывала в воде. Наверняка так чувствовали себя американские астронавты, высадившиеся на Луне…
      - …сами понимаете, что в идеале реабилитационная программа осуществляется круглосуточно. Милочка, чем-то надо жертвовать… Карьера, работа, я всё понимаю, но девочка замыкается, ей необходимо…
      С тех пор как я не хожу, у меня часто повторяется один сон. Сначала я плыву. Происходит это в той самой бане. Я стою у бортика бассейна, сжавшись как пружинка, потом резко отталкиваюсь и плыву, рассекая воду живыми, сильными ногами. Тело подчинено мне абсолютно, как толща воды подчинена отточенным, слаженным движениям моих рук и ног. Я - дельфин.
      - …в школу силком, через "не хочу"… придумала себе какой-то Зашкафск… - доносится мамин голос.
      Я выталкиваю своё гладкое, упругое тело из воды и лечу. Потом снова погружаюсь, но уже не глубоко. С каждым толчком я пролетаю всё дальше, всё выше над водой, быстрее, не окунаясь, но задевая поверхность лишь животом.
      - …отсутствие контакта с людьми, в особенности со сверстниками, влияет на нормальную мыслительную деятельность… практически все пациенты погружаются в депрессивное состояние… а конечный результат полностью зависит от настойчивости пациента, сохранности воли... формирования мотивации к развитию её способностей в целом и двигательного навыка в частности... а творчество - это хорошо…
      На месте плавников прорезаются крылья. Взмах, второй, третий, и я планирую - мне больше не нужны ноги. В полёте они ни к чему. Они исчезли, пропали, отвалились, как отваливается у ящерицы хвост. Всё, что мне надо, - крылья. Могучие и дающие свободу.
      - …в принципе, акупунктура не повредит. Давайте попробуем. А пакетик свой уберите. Ни к чему это.

- Лидочек, занимаешься? - оживает трубка маминым голосом.
      - Угу.
      - Good girl! Я сегодня задержусь, у папы тоже аврал, ты нас не жди, ужинай сама и ложись.
      - Угу.
      - Там суп на подоконнике, разогреешь в микроволновке, только под крышечкой, чтоб не оттирать, как в прошлый раз, и компот я утром сварила. Поешь, в холодильник спрячь, а то ферменты. Поняла?
      - Угу, - повинуюсь я, зная, что больше всего на свете мама боится ферментов и брожения.
      - Ну что ты заладила: угу да угу? - досадует трубка. - В воскресенье в лес поедем на дяде Коле за груздями, там белочки, воздухом подышишь.
      "Интересно, а дома я чем дышу?"
      - А Чучик?
      - И Чучика возьмём, если дядя Коля разрешит.
      - Он уже лужу сделал…
      - Дядя Коля? - ужасается трубка и тут же меняется в голосе: - One moment, - я слышу, как мама приглушённо говорит с кем-то по-английски. Наверное, с Брайаном - главным инженером из Феникса, штата Аризона.
      - Лидочек, мне бежать надо. Ты Чучика запри, вечером папа погуляет. Behave!¹ - говорит трубка и вновь становится самой собой - молчаливым куском пластмассы.
      Я открываю "Хрестоматию по литературному чтению для 4-го класса" и начинаю заниматься. Школу я не посещаю. Вернее, посещаю, но только иногда. В основном на праздники - Новый год или 8 Марта, когда в классе, к которому я прикреплена, устраивают утренники. Утренники я не люблю, потому что на них надо с выражением рассказывать стихи, а потом участвовать в чаепитии. В классе сдвигают парты так, что получается один длинный неровный (потому что все парты разной высоты) стол, и укрывают его тетрадными листами. Девочки достают из рюкзаков выпечку, а мальчики - их в нашем классе трое: Панкратов, Котов и Кожубей - выпечку не едят, а играют ею в пиратов Карибского моря. Однажды на 23 февраля Котов попал мне выпечкой в голову. Все смеялись, и я тоже смеялась вместе со всеми, хотя мне не хотелось. Но когда вокруг люди, часто приходится делать не то, что хочется, а то, чего от тебя ждут. Не смеялась только Анна Емельяновна. Она сказала, что у Котова сердце мохом обросло, и поставила ему "неуд" за поведение в третьей четверти.
      С тех пор с Котовым я не разговариваю, зато он мне часто снится. В таких снах меня вызывают отвечать к доске или на сцену рассказывать стихи Михалкова. Я не могу двинуться с места, как будто меня приклеили к стулу. Во сне мне стыдно, жарко и я задыхаюсь, потому что все на меня смотрят и ждут, когда я наконец встану и открою рот. Но я не могу. А потом Котов кидает в меня выпечку, которая на лету превращается в стаю клювастых ворон, и я просыпаюсь. Наутро оказывается, что ночью у меня был приступ. Тогда мама берёт на работе отгул и сидит дома. В такие дни я бываю счастливой, поэтому приступа всегда жду с нетерпением.
      Хрестоматию я прочла ещё летом, потому что школа, в лице Анны Емельяновны, методической литературой обеспечила меня впрок. Анна Емельяновна приходит по вечерам три раза в неделю и занимается "в щадящем режиме" по часу двадцать. После уроков, если мама дома, они пьют на кухне кофе и Анна Емельяновна вводит маму в курс школьных дел. Она коротко рассказывает про ребят, а потом подробнее - про отца Иры Пироговой, депутата КСНД. Он постоянно попадает в какие-то "грязные истории", и слушать про выборы в народные депутаты гораздо интереснее, чем про выборы в старосты класса.
      "Рассказ об отсутствующем" Льва Кассиля мне не нравится. Так всегда: если задано в школе - читать неинтересно. Гораздо интереснее самой взять из шкафа первую попавшуюся книгу и читать, пока не придёт мама или массажист. Однажды я взяла пятый том Солженицына и дошла до страницы 97. Но на 98-й в мою комнату зашёл папа за степлером и со словами: "Дочь - ты уникум, но не до такой же степени" поменял "Архипелаг Гулаг" на "Вредные советы".
      С папой мы видимся редко, даже реже, чем с мамой. По традиции завтракаем мы вместе. У папы на завтрак бутерброд и "Российка", у меня - лунный грунт. С работы он возвращается, когда я уже в постели. Папа заглядывает в мою комнату, прорезая её лучиком света из прихожей, и, стараясь не шуметь, на цыпочках подходит к кровати. Он присаживается на корточки и целует меня в лоб. Папа уверен, что я давно сплю. Но засыпаю я лишь тогда, когда за папой исчезает лучик света.

Как говорит мама, зависть двулика.
      - Чёрная зависть - стимул к разрушению, белая - стимул к созиданию, - обычно говорит мама по телефону тёте Оле. Та жалуется на бухгалтершу из отдела снабжения, которая норовит тётю Олю подсидеть. Потом мама положит трубку, вздохнёт и скажет:
      - Никогда никому не завидуй, слышишь? Хотя ты у меня девочка славная, - тут она обнимет меня и поцелует в макушку. - В твоём сердечке доброты столько, что на весь Ватикан вместе с Папой Римским хватит.
      Мама меня идеализирует. На самом деле я завидую Котову. Да и вообще почти всем одноклассникам. Во-первых, два раза в неделю они ходят на физкультуру и играют в пионербол. А во-вторых, у них есть бабушки. А у Котова ещё и два прадедушки-участника ВОВ. Он про них очень красиво в сочинении "Моя семья" написал: "Я горжусь своими прадедушками Алексеем Петровичем и Порфирием Петровичем, потому что Алексей Петрович был военно-полевым хирургом и спас жизнь Порфирию Петровичу. После войны они нашли друг друга и сдружились по переписке, а их дети потом поженились. До сих пор их дружба - оплот нашей большой и дружной семьи. Я всегда беру с них пример!"
      Так написал Котов, а Анна Емельяновна поставила ему четыре за то, что в одном предложении два однокоренных слова. Я бы поставила пять, потому что ничего подобного в жизни не слышала. Иногда перед сном я представляю себе, как сосредоточенный Алексей Петрович со скальпелем в руке борется со смертью за угасающую жизнь Порфирия Петровича и одерживает победу! А благодарный Порфирий Петрович после войны со слезами на глазах отдаёт единственную дочь замуж за сына Алексея Петровича. Так зарождается дружный клан Котовых. Конечно, мало верится в то, что дружбу с Панкратовым и Кожубеем Котов пронесёт сквозь годы, но всё равно - это удивительная история. По ней можно даже кино снимать или телесериал.
      У меня нет дедушек и всего одна баба Маша. У бабы Маши ишемическая болезнь сердца, и больше всего на свете она любит телесериалы. В гостях у бабушки я бываю редко, потому что она живёт на четвёртом этаже без лифта. Папа с дядей Колей привезли меня к бабушке два дня назад, наутро после того как мама ушла из дома. С тех пор мы едим щи с квашеной капустой и сухариками и смотрим канал "Домашний". Сухарики бабушка бросает прямо в тарелку, они разбухают и превращаются обратно в тесто.
      - Баба, "Интриганка" началась, - ору я бабушке в ухо и до упора жму на стёртую кнопку "Volume".
      Баба Маша откладывает в сторонку вязанье, а я уезжаю на кухню есть суп. Вот уже третий день она вяжет мне шарф из мохера, а мамы всё нет. Шарф получился длинный-предлинный, а мамин сотовый недоступен. Такими чудовищными шарфами, похожими на удавов, обматываются девушки в журнале "Glamour", а мама ушла без перчаток и паспорта. Баба Маша не листает журналов мод, просто она панически боится бацилл простуды и гриппа. На кухне пахнет кислым и котами, хотя никаких котов у бабы Маши нет. Наверное, от соседей - догадываюсь я и усаживаю Братц и Барби за стол.
      - Какие вкусные щи! - подхалимничает Барби. - Я очень люблю бабы-Машины щи, ням-ням.
      - А я люблю роллы, - говорит Братц.
      Братц мне подарил дядя Брайан, американец с маминой работы, которого я никогда не видела. Мама говорит, что он хороший, редкий человек. А я думаю, что хороший и редкий человек - наш папа. Он подарил мне Барби. У неё сразу же стёрлось лицо и разошлось по швам платье, зато она поёт по-китайски.
      - Сейчас будут тебе роллы, - я беру коробку с пластилином.
      Наевшись, Братц моментально засыпает с открытыми глазами прямо в кроссовках, а Барби просит рассказать на ночь сказку.
      - Однажды вечером закадычные друзья мисик Ми и масявик Ся гуляли в ботаническом саду… - начинаю я.
      Снаружи темно. По стеклу вниз сползают разноцветные капли. Это плачет радуга. Она тоже ищет мою маму, но найти не может. Хотя там наверху ей видно всё, как пилотам из чёрно-белого фильма. Из бабушкиной комнаты кричит интриганка:
      - Ты погубил меня! Я ухожу! Лучше уйти в никуда, чем всю жизнь страдать от одиночества вдвоём с человеком, который…
      Ночью радуги не бывает. А по стеклу, с той стороны, ползёт дождь - цветной от фар и уличных фонарей. Мама смешная. Боится темноты и барабашек.
      - Лидочек, ножницы мои маникюрные не видела? Весь дом обыскала - нигде нет! Точно барабашка завёлся. Помаду новую тоже найти не могу… Про пуговицы вообще молчу - сами собой отрываются, а пропадают куда, ума не приложу. Мишук, позвони в храм, батюшку надо вызвать, квартиру освятить…
      - Средневековье какое-то, - ворчит папа. - С коммерческим уклоном. Ты ещё костёр инквизиции на дом вызови. Может, скидку сделают.
      - Всё юморишь? А мне в туалет ночью по коридору пройти страшно. На днях хотела дедушкин портрет в ретушь отнести. В альбом заглянула - пусто, только след жёлтый от клея. Кому он понадобился, скажи на милость? Нет, это стопроцентно барабашка… - мама смотрит на меня в надежде найти единомышленника.
      - Может, призрак? - для отвода глаз неуверенно говорю я.
      В самом деле, не расскажешь же маме с её расшатанными нервами про коллекцию бабушки Ах. И про то, что именно я снабжаю её новыми любопытными экспонатами, а вовсе никакой не барабашка. Хотя, признаюсь, с дедушкиным фото я слегка переборщила…
      - Лидо-очек! - зовёт из комнаты баба Маша. - Лидо-о-о-очек!! Иди сюда-а!
      "Иди сюда".
      Мне никогда не говорят: "Иди сюда". Папа обращается прямолинейно: "Кати ко мне", тётя Оля виновато: "Лидочек, на минутку…", Анна Емельяновна - педагогически строго: "Давай-ка сама, сама-а", Котов угрожает: "Двигай сюда, белобрысая!". Мама уверена, что Котов в меня влюблён. Сама она никогда не зовёт - подходит молча и целует в макушку.
      Мама всегда со мной, даже когда она на заводе или в Аризоне. Даже теперь, когда мама ушла из дома, она всё равно со мной. Ведь она ушла не от меня, а от папы, хотя никакая не интриганка. Интересно, а как это - одиночество вдвоём?
      Однажды папа услышал, как баба Маша громко звала меня из кухни.
      - Мать, пойми, ты обижаешь её. Будь тактичнее…
      - Ась? - не расслышала баба Маша. - Мишук, Лидочка мне позови, пускай прискачет к бабке носки померить.
      Бабушка у меня - что надо! Я её очень люблю, хоть она не участник ВОВ, а в суп кладёт сухари.
      - Иди сюда-а!
      Еду на зов. Коляска застревает в чёрной паркетной выбоине, из которой выныривает перепуганный таракан. Он удирает по самому краю вставшей на дыбы паркетины и похож на индейца, улепётывающего от ковбоя по отвесу Большого Каньона. Дёргаю рычаг что есть силы, ещё и ещё - рука срывается.
      - Чёртово колесо! Спасайся кто может! - кричит храбрый мисик, эвакуируя со стремительно приближающегося к Каньону аттракциона нерасторопных малышей. Детвора пошустрее с визгом кидается врассыпную.
      - Не бойтесь, глупые. Я не обижу, - говорю я, отчаянно пытаясь выбраться и одновременно стараясь никого не задавить. Но вокруг уже ни души. Аризонская пустыня. Оглядываюсь по сторонам, ищу масявика Ся, моль Олю… Ни-ко-го. Пустыня, пустошь, пустота. Каждый раз привыкаю к ней заново. Душно. "Кажется, приступ?" - мелькает надежда. Значит, мама снова будет рядом, ведь по-другому не бывает.
      - У девочки богатый внутренний мир… способности воображения, превышающие уровень нормальных детей… спровоцировано травмой… - слышу равнодушный голос Галины Витальевны. - Поражена система коммуникации… выдуманный мир кажется заманчивее реального… необратимые для психики последствия… только любовь, полная самоотдача… - медленно отрываюсь от дна бассейна и взлетаю. Нет, это не бассейн. Море. - Марья Аркадьевна, баба Маша, где Лидочек?.. - прорезаются крылья. Взмах, второй, третий, и я планирую - мне больше не нужны ноги. В полёте они ни к чему. Они исчезли, пропали, отвалились. Всё, что мне надо, - крылья. Могучие и дающие свободу. Свободный, бреющий полёт. - Лида, девочка моя… - мелодия еле слышна, она доносится издалека. - Кхри-и, кхри-и, кхри-кхри-кхри, - играет сверчок. - Потерпи, родная, сейчас пройдёт. - Кхри-и, кхри-и, кхри-кхри-кхри… - Алё, "скорая"?! - слышу я мамин голос.
      Мама всегда со мной.

¹ Не балуйся! (англ.)

Полностью прочитать повесть Анны Никольской-Эксели
"По Зашкафью кувырком"
вы можете на сайте автора www.nikolska.ru.

[начало] [в пампасы]