Мы с бабушкой ехали на дачу. Сначала на электричке – там мы пели песни.
Особенно мне нравилась про оленя. Потом мы ждали автобус в Верхние Дворики.
Народу на остановке прибавлялось. Наконец автобус пришёл.
- Опять опаздываешь, брат! – ругал водителя краснолицый дядька.
- Бабушка, он индеец? – спросила я. Она держала меня за руку – чтобы я не
потерялась в толпе, штурмовавшей автобус. Но я потерялась.
- Лёнушка-а-а! – кричала бабушка как в лесу.
- Ба, я здесь! – радостно отзывалась я, и люди вокруг вторили эхом: «Здесь!
Здесь!»
Пробраться друг к другу было невозможно. Все стояли и качались. Я стала
представлять, что я дерево и все люди вокруг меня – тоже деревья. И тут
оказалось, что наша остановка.
- Извините, пожалуйста, вы мне внучку не подадите? – откуда-то снизу
попросила бабушка.
- Эту-то? Запросто! – сказало рослое дерево мужского пола и с корнем
вырвало меня из земли.
Лес шелестел, ко мне тянулись ветки, я медленно плыла под крышей автобуса.
В люк было видно небо. Лампа слева не работала. И везде облезала краска.
Последнее дерево вручило меня бабушке прямо в руки. Она уже успела надеть
рюкзак. Дальше мы пошли пешком: оставалось совсем чуть-чуть.
На даче гостил дядя Боря – бабушкин брат. Он был геолог и всё время ездил
за границу, чем мы очень гордились. Он привёз мне Барби. Это была лучшая
кукла на свете. Я её раздела, одела и расчесала. Брат кофту на ней задрал и
сказал:
- Нет пупка у трактора моего. А у куклы твоей – есть.
Потом взял ножницы из дедова ящика и подстриг мою Барби. Неровно, клочьями.
- Он хотел сделать тебе приятное, – утешала меня мама.
Гусеницы, зелёные и пушистые, как мох, ползали по листам смородины.
- Видишь, дырки едят! – показала я брату. Он вытянул лицо вперёд и
приготовился плакать от страха.
- Компостируют, как в трамвае, – объяснил папа.
После обеда я решила брата наказать. Он улыбался. Он был рад, что я
перестала сердиться. Я сорвала лист смородины и скатала трубочкой. Подошла
и засунула ему за шиворот.
- Что это? – испуганно спросил брат.
- Гусеница, – спокойно ответила я.
- Какая ты злая, – ругала меня потом мама. Мне было стыдно, что я и правда,
по-настоящему злая. Фашист.
- Мама, это был лист, я гусеницу не сувала, – оправдывалась я. Мама сузила
глаза и ушла.
Я осталась одна на веранде. По полу ползали вечерние тени. В углу лежала
испорченная Барби. «Обстригу её налысо, – мечтала я. – Или утоплю в бочке».
Я взяла кулёк с конфетамии ушла гулять по просеке. В кульке оказались
засахаренные леденцы, слипшиеся от жары в ком. Надо было отламывать,
выгрызать. Осу я не увидела. Она вылетела из пакета и ужалила меня.
- У тебя глаз, как маленькая попа, – радостно сказал брат.
Было решено вернуть меня в Москву. Я как в зеркало посмотрела – испугалась.
Глаза нет, на его месте густо-красная слива. «Нет ребёнка страшнее меня», –
подумала я.
В электричке все на меня смотрели. Даже пихали друг друга и показывали
пальцем. Даже из соседних электричек на остановках смотрели.
- Никто на тебя не смотрит, – сказала мама. – Мы платочек надели, и вообще
ничего не видно.
Мне казалось, что теперь так будет всегда. Лето кончено, у меня никогда не
будет глаза. Надо привыкать жить со сливой.
- Мама, а у бабушки Нины в деревне осы под обоями ползают, – вспомнила я.
- Не выдумывай чепухи, – грустно сказала мама.
Через неделю укус прошёл. Папа съездил к бабе Нине в деревню и нашёл на
чердаке осиное гнездо. Он привёз его показать нам – оно было серое и
лёгкое, как облако с дождём.
