- Просыпайся, просыпайся! - Кто-то нещадно тряс Люцерку за плечо.
      - А-а, м-м-м, э-э-э... - Люцерка пыталась спрятаться поглубже под одеяло и сделать вид, что её совсем здесь даже и нет, ну нет и всё. Но бабушка была непреклонна. Пришлось сползти на пол, кое-как встать и шлёпать на кухню. В зеркале рядом с холодильником Люцерка увидела лохматую, большеглазую, вполне привычную себя, но под глазом переливался всеми цветами радуги синяк. Она поморщилась от боли в коленке, вспомнила вчерашнее приключение и мгновенно проснулась.
      ...Августовское полуденное солнце жарило так, будто хотело прогреть землю на все предстоящие осенние и зимние месяцы. Тата, Люцерка и Ксанка лежали в колхозном яблоневом саду, раскинув руки, слушали жужжащую тишину и жевали травинки.
      - А давайте угоним телегу! - предложила рыжая Ксанка. Ей было десять лет, она считалась самой умной, хоть и всего на полгода старше Люцерки. Отца у неё не было; Ксанка считала, что это обстоятельство придавало ей трагизма и веса в глазах подруг и часто пользовалась им в спорах как последним неопровержимым аргументом.
      Люцерка перевернулась со спины на живот, выплюнула травинку и прислушалась к тому, как внутри у неё разлилось жаркое и щекотное, что значило: будет Приключение. Оставалось дождаться, что скажет Тата, самая рассудительная и неторопливая.
      Тата подумала, стряхнула с плеча муравья и сказала:
      - Нас же накажут, гулять не пустят потом неделю, если узнают!
      - Не узнают! - Люцерка вскочила, глаза её загорелись. - Сейчас обед, жара, пастухи спят, все спят, даже собаки попрятались в тень и не высовываются.
      Девочки тихонько прошли по замершему саду, вышли к кукурузному полю, на краю которого под навесом у колодца стояла телега, а возле неё дремали, потряхивая гривой, две лошади.
      На этой телеге пасечник Василий возил ульи, выбирая места для пчёл. Его часто можно было видеть, когда он ехал по проселочной дороге, погромыхивая деревянными домиками и смешно покрикивая на лошадей.
      Девочки осторожно набросили упряжь, поставили лошадей перед телегой, пристегнули постромки к оглоблям. Воздух не двигался, стоял вокруг жаркий, плотный. Ксанка и Люцерка забрались в телегу, Тата стояла у колодца. Напившись из ведра чудесной холодной воды, она неосмотрительно поставила его слишком близко к краю. Ведро наклонилось и упало вниз, громыхая цепью и оглушительно ударяясь о каменные стены.
      Лошади прижали уши и испуганно рванулись вперёд. Девчонки с криком повалились друг на друга. Люцерка больно ударилась коленкой о деревянный борт, а Ксанка, падая, с размаху попала ей локтем в глаз. Вожжи выпали из рук, лошади неслись, телегу трясло и подбрасывало.
      Люцерка кое-как поднялась, цепляясь за деревянный борт, ей удалось подхватить вожжи, и лошади скоро перешли на ленивый шаг. Потом подобрали Тату, так и стоявшую у колодца с глазами, полными страха...
      Потом они медленно ехали по саду, и ничего не могло быть прекрасней старой скрипучей телеги и пары неказистых лошадок. Тата, Ксанка, Люцерка выпрямили спины, им казалось, они - принцессы: яблони послушно роняли им в руки яблоки, птицы кланялись с веток и весь мир, таинственный и одновременно понятный, принадлежал только им...
      Бабушка поставила на стол блины и Люцерка набросилась на них, отгоняя мух, кружившихся вокруг плошки с мёдом. За калиткой вместе с рыжей Ксанкой и задумчивой Татой её ждал, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, ещё один летний день, и она точно знала, что, даже когда совсем сойдут синяки, даже когда пройдёт много месяцев и лет, она будет помнить каждый кусочек этого лета.

      - Люцерка, Люцерка! - Кто-то громко шептал прямо в открытое окно.
      Люцерка открыла глаза. Луна превратила обычные белые занавески в серебряную паутину, за которой виднелась макушка соседского Вовки.
      - Айда с нами! - не унимался он.
      Через две минуты Люцерка уже бежала вместе с мальчишками по спящему селу.
      Все собрались на элеваторе. Хоть Люцерка и не была настоящей деревенской, а приезжала только к бабушке на каникулы, без неё не обходилось ни одно событие. Они вместе пасли коров, бегали купаться на плотину, охотились на сов и ястребов, жгли ночью костры и рассказывали друг другу страшные истории. Сегодня ночью один из мальчишек постарше должен был на тракторе утрамбовывать силосную яму и все собрались посмотреть, как он взбирается на ревущей машине почти вертикально вверх, потом спускается вниз. Люцерка сидела вместе со всеми на заборе, хлопала и свистела, когда трактор совершал особенно головокружительный подъём или спуск.
      Возвращались через ферму. Короткая летняя ночь отяжелела, наполнилась туманом, стелющимся по земле; ноги намокли от росы, и Люцерке казалось, что они бредут по ночному седому морю.
      Вдруг она увидела посреди небольшого загона белую лошадь. Ноги её были скрыты туманом, спина и голова серебрились от лунного света. Вовка не раздумывая забрался на лошадь; они медленно шагали по пушистым волнам, лошадь печально качала головой, а Люцерка стояла, смотрела на них, забыв про мокрые, холодные ноги; ей казалось, что луна затопила землю и все они теперь лунные люди.
      Дома она нырнула в тёплую постель и закрыла глаза, собираясь проспать всё утро. Перед тем как уснуть, увидела, как луна вошла в комнату, белая, пушистая, как туман, и поправила на ней одеяло…
      Люцерка спала. Бабушка, улыбаясь, тихо вышла из комнаты.

      Бабушка работала на ферме и часто брала Люцерку с собой. Они долго шли через поле, входили на территорию фермы через деревянные ворота, бабушка переодевалась в раздевалке в белый халат и шла доить коров.
      Люцерка бегала по ферме, заглядывала то в медпункт, где все пузырьки и инструменты были очень большие, как будто здесь лечили великанов, то в коровник, где длинными рядами стояли тёплые коровы. Люцерка знала, что на ферме есть один-единственный бык, что он большой и свирепый, что однажды он вырвался, поранил одного работника и все прятались от него, пока не приехал специальный человек, который застрелил его, потому что бык, который попробовал крови, очень опасен.
      Однажды Люцерка пробралась в отдалённый пустой коровник, чтобы поиграть. Она спокойно шла по коридору, представляя себя знаменитой дояркой, разговаривала с воображаемыми коровами, как вдруг увидела его. Он стоял один, громадный как гора, прикованный толстой цепью к кольцу, продетому через нос. Стойло было укреплено толстыми досками, бык шумно дышал, а увидев девочку, повернул голову, поднял на неё ничего не выражающие глаза и замер. Люцерке показалось, ещё секунда, он бросится на неё и ничто не сможет удержать такого гиганта. Она выскочила из коровника пулей и долго ещё не могла отдышаться, вспоминая страшный немигающий взгляд и подрагивающие мышцы на могучей спине.
      В тот же день ближе к вечеру Люцерка забралась в пустующий загон и, представляя себя тёплым телёнком с большими глазами, бродила по нему. Неожиданно кто-то открыл ворота и в загон хлынуло огромное стадо вернувшихся с пастбища коров и телят. Закричали люди. Люцерка стояла не шевелясь, будто приросла к месту, и смотрела, как на неё надвигается рыже-коричневая лавина. В самый последний момент местный сторож выхватил её из-под копыт.
      Бабушка долго хваталась потом за сердце, а Люцерка не стала никому объяснять, что ничего бы с ней не случилось, она же была настоящим телёнком, разве они бы обидели своего…

      Люцерка в сто первый раз плюхнулась лицом в душистое сено, перевернулась на спину и замерла, разглядывая лёгкие, стремительные, по-летнему высокие облака.
      - Люцерка, давай! - Невозмутимый голос Таты заставил встать и снова пытаться сделать этот проклятый подъём-переворот. Так они его называли: нужно было встать на руки, потом на "мостик" и снова на ноги. Они придумали себе уроки гимнастики и до изнеможения крутились и падали на сеновале за огородом.
      Послышался треск мотоцикла, и через минуту подъехал Вася-Курочка. Весёлый веснушчатый мальчишка с щербинкой между передних зубов, вечно запылённым лицом и ярко-синими глазами.
      - Ну шо вы дурью маетесь? Знаете, шо скоро гроза будет? - улыбаясь, спросил он.
      Девочки взглянули наверх: синее небо, белые облака.
      - С чего ты взял? - Ксанка встала и приготовилась встать на руки.
      - А вон ласточки как к земле жмутся. Домой идите, - и Курочка весело укатил.
      Девчонки продолжали кувыркаться и не заметили, как со стороны плотины небо над горизонтом почернело. Туча стремительно захватывала небо, надвигалась; прогремел первый далёкий гром.
      Люцерка и Тата начали обуваться, Ксанка подхватила разбросанные сумки, и они побежали напрямик через огороды к дому.
      Гром гремел уже не переставая, ближайшего поля не было видно за стеной дождя. Девчонки бежали со всех ног. Вот уже два дуба, посаженных дедушкой, до калитки одна минута, быстрее, ещё быстрее. Они ворвались во двор, и тут ливень нагнал и обрушился на них. За две секунды всё стало мокрым насквозь. Земля, пересохшая от жары, жадно впитывала воду. Подруги смотрели, как всё булькает и клокочет, как льются с крыши реки воды, наполняются миски, тазы и огромная каменная ванна, из которой обычно поливали сад.
      - Зря обулись! - вздохнула Тата.
      Ксанка и Люцерка переглянулись, сбросили грязные, промокшие босоножки и медленно пошли к дому по колено в воде. Тата шла следом и ворчала.
      Едва они поднялись на крыльцо, как дождь прекратился. Снова светило солнце, над садом и землёй поднимался пар и оглушительный запах листвы, укропа, лука, мокрого известняка - незабываемый запах лета.

Люцерка с Татой сидели на чердаке. Вокруг были навалены лохматые, аккуратно завёрнутые в зелёные листья початки кукурузы. Бабушка наказала очистить початки от зёрен, и девочкам казалось, что эта куча никогда не закончится. Нужно было брать одну очищенную, жёсткую, как морская губка, кочерыжку и изо всех сил тереть ею по другой, ещё наполненной зёрнами, и золотые кукурузные ромбики выскакивали из своих гнёздышек и падали на пол. Бабушка называла это "потеребить кукурузу".
      Люцерка уже теребила-теребила, натёрла докрасна ладони, остановилась передохнуть, посмотрела на мрачную Тату и предложила:
      - Давай Вовку позовём, не справимся сами.
      Тата ещё только молча кивнула, а Люцерка уже вскочила, с грохотом спустилась с чердака и побежала по тропинке в соседский двор.
      - Вовка, Вовка! - Она заглянула в летнюю кухню, поднялась в дом, пробежала по комнатам, снова вышла во двор. Вовки не было нигде. Тут она услышала какой-то шум из сарая, где обычно ночевали куры и петухи. Люцерка вбежала туда и остановилась, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. Посреди сарая стоял Вовка и запихивал в клетку какую-то птицу.
      - Кто это? - почему-то шёпотом спросила Люцерка.
      - Птенец ястреба! - гордо ответил Вовка. - В поле подобрали.
      - Отдай мне, - взмолилась Люцерка. - Тебе всё равно нельзя оставлять, тебе дед не разрешит, он строгий, и собака у тебя злая, порвёт его. Ну отдай!
      Люцерка на секунду замерла, с ужасом вспомнив птенца сороки, которого Вовка притащил ей в прошлом году. Она мучалась с ним, мучалась, кормила его, кормила, а он взял и умер. Правда, она подозревала, что просто перекормила его зёрнами кукурузы. Птенца было жалко, Вовка ругался на неё и Люцерка пообещала себе, что больше никто у неё никогда не умрёт.
      К счастью, Вовка не вспомнил про сороку, прикинул свои возможности и сдался:
      - Забирай, всё равно мы рядом. Будем вместе выхаживать.
      Люцерка счастливая вернулась домой, позвала Тату, и они вдвоём разглядывали чудесного птенца, совершенно забыв про кукурузу.
      С того дня ястреб рос, ел с аппетитом всё, что ему приносили, - мясо, насекомых, жирных гусениц, с удовольствием сидел на руке и несильно хватал острым клювом за палец, требуя еды. Через месяц он окреп и начал летать; его выпускали, он стремительно уносился прочь, но всегда возвращался.
      Тогда же соседи начали жаловаться, что пропадают цыплята.
      Дядя Стёпа, который жил через улицу в доме напротив, добыл где-то старое ружьё, устроил засаду и, увидев ястреба, кружащего над домом, выстрелил, перепугав всех кур, уток и старушек. К счастью, он был уже стар, подслеповат и, конечно, промахнулся. Но после выстрела ястреб больше не вернулся в дом, где вырос.
      Люди долго вспоминали эту историю и говорили, что, когда в конце августа Люцерка уезжала, чтобы успеть в школу, высоко в небе, провожая её, кружилась над домом серая птица.

Электрические провода тянулись через село, кое-где в страшном беспорядке переплетаясь и путаясь. Держались они на высоких, покосившихся деревянных столбах. На некоторых из них сверху были нахлобучены лохматые, ветвистые шапки. Люцерка знала, что это гнёзда аистов, что каждую весну они возвращаются сюда, чтобы высиживать птенцов и торчать наверху одноногими солдатиками.
      Как-то бабушка рассказала, что есть примета: если аист совьёт гнездо на крыше, будет этому дому счастье и благополучие. Но Люцерка ни разу не видела, чтобы аисты поселились на крыше. Они всегда выбирали высокие, недоступные для людей столбы.
      Один-единственный раз она столкнулась с красивой птицей близко. Это было на бахче, на поле, засаженном арбузами. Мальчишки остались с краю, чтоб отвлекать, если вдруг понадобится, сторожей, а Люцерка медленно шла вдоль круглых, полосатых, блестящих арбузов и выбирала посимпатичнее.
      Нагнувшись за маленьким арбузом с подсохшим хвостиком, она с трудом открутила его, выпрямилась и обнаружила перед собой высокую белую птицу на тонких оранжевых ногах, а крылья у неё были чёрные на концах, будто испачканы. Аист с любопытством смотрел на Люцерку, и ей показалось, что клювом он указывает ей на другой арбуз: мол, бери вот этот.
      Мальчишки начали кричать - значит, появились сторожа. Аист взмахнул крыльями и, сделав несколько шагов, взлетел, быстро набрав высоту. Люцерка бросила выбранный арбуз, быстро открутила тот, на который указывал аист, и кинулась бежать.
      Когда разрезали дома арбуз, все единодушно признали, что такого сочного и ароматного никогда раньше не ели.

Деревня, куда каждое лето приезжала к бабушке Люцерка, была маленькой, всего-то две улицы. Центральная, потому что она шла через всю деревню насквозь, посередине на ней был пыльный перекрёсток бантиком, а на нём магазин, баня, библиотека, школа и клуб; и улица Верхняя, потому что она находилась на небольшом возвышении, но в отместку за это превосходство была короткой и упиралась в кладбище.
      Вокруг деревни тянулись возделанные поля, везде росло, цвело и колосилось; в искусственной плотине выращивали рыбу. Воды здесь всегда было мало, кругом простирались Буджакские степи, летом солнце палило не хуже, чем в пустыне. Всюду вдоль дорог и полей аккуратными рядами стояли лесопосадки: акации, тополя, платаны, липы - они стойко оберегали посевы от засухи и ветров.
      В небольшой этой деревеньке все жители так или иначе приходились друг другу родственниками, на всех было всего две-три фамилии. Стоило только показаться, про тебя уже знали, кто ты, чья, вспоминали, кто подрался на свадьбе твоей матери и как тебя, маленькую и толстую, покусали пчёлы.
      Тайну распространения информации Люцерка так для себя и не открыла: было совершенно непонятно, как получалось, что днём они с соседской девчонкой жгли мох в груде камней на окраине, а вечером бабушка заводила долгий разговор о том, что огонь - это опасно, а дедушка, грозно поглядывая на Люцерку, точил длиннющее лезвие косы.
      За деревней, между огородами и колхозным полем, был проложен канал, по которому, питая землю, текла вода из плотины. Посередине канала находились Шандоры. Люцерка всегда считала, что это такое чудесное название маленького водопада, и только будучи взрослой узнала, что так называются гидротехнические сооружения для сброса воды. Холодная вода весело падала с деревянных перекрытий, бурлила и пенилась. Люцерка любила проскакивать сквозь стеклянные, переливающиеся всеми цветами радуги занавеси, - жарко-холодно-снова жарко, потом лежать на досках и рассказывать друг другу про утопленников, которые вот только что хватали за ноги, точно тебе говорю, клянусь кровью любимой собаки.
      Однажды Люцерка шла вдоль канала, в котором в тот день не было воды, а только чёрное блестящее болото. С другой стороны тянулся высокий забор. Можно было дойти до магазина по центральной улице, но ей хотелось приключений и к тому же надоело выслушивать от соседок, на кого она похожа и почему такая худая.
      Люцерка шла по тропинке, представляя, что она королева, вокруг тронный зал, перед ней расступаются придворные дамы и кавалеры… Впереди, прямо посреди тропинки, стоял здоровенный, с грязной свалявшейся шерстью и толстыми завитками рогов, баран. Люцерка остановилась, лихорадочно вспоминая всё, что знала. Бараны упрямы, от них нельзя убегать или поворачиваться к ним спиной, или надо смотреть в глаза, или это про быка, или про собаку - Люцерка окончательно запуталась. Она медленно двинулась вперёд. Баран поднял голову и смотрел на неё не шевелясь. Длинной верёвкой он был привязан к колышку, чтобы можно было пастись целый день, а значит, обойти его нельзя: слева болото, справа забор. Возвращаться было далеко. Баран нагнул голову. Сердце трепыхалось, руки похолодели; она приближалась шаг за шагом, уже поравнялась с ним, миновала, вот-вот можно будет вздохнуть спокойно, и тут краем глаза увидела, как баран, нагнув голову ещё ниже, бежит к ней, ловко подскакивая на коротких ножках. За пару секунд он настиг Люцерку и больно боднул её в бедро, ощущение было такое, будто на неё накатился огромный камень. Чтобы избежать следующего удара, она не раздумывая кинулась в чёрную жижу, та с чавканьем расступилась перед ней, и Люцерка погрузилась в грязь выше коленей.
      Потом она долго смывала с ног ужасные чёрные колготки водой из колодца возле бани. Сторож, который курил на ступеньках, насмешливо интересовался, почему она не нырнула в грязь вся, раз уж так любит в ней барахтаться.
      Та тропа с тех пор стала называться Бараньей, а бабушке Люцерка так и не сказала, куда пропали её симпатичные беленькие босоножки.

Тата, Люцерка и Ксанка валялись на высокой кровати в глубине прохладного дома, пережидая жару. В доме и во дворе было тихо, даже куры попрятались. Вдруг заскрипели двери шафрона - значит, бабушка пошла за мукой. Ура, будет печь пирожки с вареньем.
      Девочки кубарем скатились с кровати и побежали смотреть, как бабушка достаёт из огромной деревянной бочки снежно-белую муку. В шафроне пахло сыростью, пол был земляной, на стенах висели всякие удивительные приспособления, стояли старые бабушкины прялки, а прямо у входа торчал огромный, страшный пень, на котором бабушка рубила головы курам и уткам. Люцерка с опаской обошла его: она до сих пор не могла забыть, как петух без головы бегал по двору, а бабушка никак не могла его поймать.
      По шаткой деревянной лестнице подружки поднялись на чердак, где всё было по-другому. Здесь пахло пылью и прогретой черепичной крышей. В лучах, проникающих сквозь маленькие окошки, светились золотым и оранжевым большие кучи кукурузных и пшеничных зёрен и лука, висели пучки трав и старые масляные лампы.
      - Ксанка, ты любишь Вовку! - хитро сказала Люцерка, упав на мягкий зерновой холмик.
      - Ни за что! - Ксанка гневно отвернулась и сделала вид, что внимательно рассматривает паутину в углу.
      Тата, как самая младшая и рассудительная, сказала:
      - Ну да, я заметила, ты краснеешь, когда его видишь. Я тогда тоже буду кого-нибудь любить. Вот, например, Ваську.
      Люцерка стряхнула с ладони зёрна и прошептала:
      - Придумала, мы напишем записки каждому, кого любим!
      Они ещё долго шептались, смеялись и, конечно, ничего никому не написали.
      Вечером, когда солнце село, спустилась долгожданная прохлада. Коровы неторопливо возвращались домой, их ждали, открывали им калитки и ворота, а если какая-нибудь хозяйка опаздывала, корова стояла у входа и обиженно мычала.
      Бабушка напекла вкусных пирожков, а Люцерка нашла на подоконнике привязанный к камешку клочок бумажки и, усевшись на сундук в дальней комнате, в сотый раз перечитывала первую записку с таинственными словами: "Люцерка, я тебя люблю!"

[в пампасы]