Лала

 

Который день подряд на улице стояла поистине осенняя погода. Холодный пронизывающий ветер и то и дело моросящий дождь не давали горожанам насладиться выходными. Мы же, обитая сутками напролёт в нашем отвратительном гнёздышке, ничего не теряли.

Тётка Сахрат была очень старой и больной женщиной. Едва ли она знала другие занятия, чем сидеть в мягком кресле у окна, прикрыв пледом дряхлые худые ноги. Холодным равнодушным взглядом она глядела на проходящих мимо дома людей и что-то говорила еле слышно. Должно быть она насылала на ни в чём неповинных прохожих проклятия или осуждала их за внешний вид, ведь сказать что-то хорошее, доброе эта особа в принципе не могла. Она была озлоблена на весь мир и на меня в том числе.

Я жутко обижалась на мать, когда она перед очередной поездкой в командировку оставляла меня на попечение этой несносной женщины. Сахрат всегда смотрела на меня, как волк на добычу. Она называла меня жабой за большие круглые глаза и широкую улыбку, которая её страшно раздражала. Стоило мне улыбнуться, как она начинала нервно ёрзать в кресле и говорила что-то вроде: «Ты ещё квакни, маленькая каракатица».

Она запрещала мне выходить на улицу, якобы потому что боялась, что я простужусь или попаду под машину. На самом деле она завидовала моей возможности ходить на собственных ногах куда угодно и сколько душе угодно. Всякий раз, когда я осмеливалась пробежаться по дому от ванной до комнаты или просто быстро пройтись, она шипела, точно ядовитая змея: «Сейчас полы под этим булыжником провалятся».

За скверное ко мне отношение я мстила своей тётке. И эта месть зачастую была свойственна скорее взрослому коварному типу, чем двенадцатилетней девочке. Я не грубила Сахрат, не ссорилась с ней. Вместо этого я на каждую её претензию отвечала опущенною головой. Дав понять вредной старухе, что раскаялась, я уходила с глаз её долой. Её вечное сидение было мне на руку, потому что старуха не могла проследить за всем, что я делаю.

Однажды пробралась в большую комнату с мебелью из лучшего дерева, которая раньше принадлежала покойному мужу Сахрат, предпринимателю, сняв картину со стены, открыла сейф, где лежало много купюр высшего достоинства и разных драгоценностей. С проворностью профессионального вора я набила карманы деньгами и дорогими безделушками, после чего дождалась обеда, когда старуха улеглась спать, и отправилась в Сквер Ветеранов, где прямо на платках и рваных ковриках сидели по-турецки нищие женщины со всего Карабулака в обнимку со своими грязными и исхудавшими малышами. Я подходила к каждой из женщин и дарила им вместе с деньгами и украшениями свою фирменную широкую улыбку.

Помогая этим бедным людям, я чувствовала себя счастливой. «Храни тебя Аллах!», «Спасибо, добрейшее создание!» Примерно такие слова говорили мне женщины в знак благодарности. Самое смешное, что Сахрат даже не заметила потери. Когда она на следующий день открыла своими дрожащими руками сейф, чтобы заплатить своей сиделке Алине за работу, я испугалась, что сейчас мне достанется от старухи её железной тростью, но наказания не последовало. Она, с привычным ей невозмутимым выражением лица,    достала пачку денег, вытянула из неё три купюры, отдала их сиделке и, положив пачку обратно в сейф, закрыла его.

В другой раз моя отплата старухе за всё плохое была более экономичной. Я просто нарисовала на её лице усы чёрным маркером, когда она спала ночью. Утром, взяв в руки чашечку чая, она как всегда села у открытого окна. А потом недоумевала, почему прохожие смеются и показывают на неё пальцем.

– Лала! – позвала меня сегодня старуха.

Я поспешила в комнату, где она сидела у окна.

– Что вам, тётушка, угодно? – поинтересовалась я со лживой умильностью.

– Сколько раз я просила тебя не носиться так по дому? – сквозь зубы проговорила Сахрат, а потом несмело продолжила: – Видишь ли, у Алины, моей сиделки, случилась беда. Дом, в котором она жила вместе со своим сыном, сгорел. Им негде жить. Вот я и предложила им остановиться у нас на какое-то время. Скажи, ты не будешь против, если в этом доме будет жить мальчик? Ему четырнадцать лет.

На мгновение я потеряла дар речи. Настолько я была поражена благородством старухи. Мало того, что она, сокрушавшаяся всякий раз, когда кто-то смел прикоснуться к какой-нибудь многозначащей для неё безделушке - например, вазе или вязаной салфетке – решила приютить почти чужих людей в собственном доме, так ещё и спросила меня, хочу ли я этого.

– Меня точно будет мучить совесть, если с моей подачи двое несчастных людей окажутся на улице. – И на следующий день в двухэтажном доме Сахрат жили не два, а четыре человека.

Алину я уже знала, ведь она ежедневно приходила сюда в качестве сиделки, а вот её сына, звали которого Калой, я увидела впервые. Он выглядел старше своих лет. Если бы старуха не сказала, что ему четырнадцать, я бы решила, что он уже учится в старшей школе. Он был очень рослый, на три головы выше меня. А ещё он был лопоухий, что казалось мне слишком смешным. Едва завидев его на кухне или в саду, куда Сахрат разрешала мне выходить один раз в день, я начинала хохотать. А он, верно, не понимал причины моего веселья. Точнее, понимал неправильно. Представьте себе, он решил, что так я с ним заигрываю. Когда я в очередной раз заливалась от смеха, он подошёл ко мне и, протянув руку, сказал:

– Идём, прогуляемся до парка.

– Тётка не разрешает уходить дальше этого сада.

– Два часа дня. Она будет спать ещё долго.

– А зачем ты подаёшь мне руку?

– Влюблённые всегда гуляют, держась за руки.

Опешив, я убежала в свою комнату, где легла под одеяло и стала вся трястись, словно листок на дереве в последний день осени. Щёки мои налились красной краской, и голова кружилась. Влюблённая... влюблённая. Раньше я даже в мыслях не применяла это слово по отношению к себе. Оно мне казалось глупым и неприличным. И самое ужасное, что о любви мне сказал не кто-нибудь, а мальчик, который вызывал у меня лишь чувство иронии. Стану я любить лопоухого, ещё чего.

Я боялась встречи с Калоем, но прятаться от него не собиралась. Вечером я увидела его сидящим в кресле и читающим какую-ту книгу. Больше я не смеялась над его ушами. Удивительно, но теперь они не казались мне такими уж большими. Услышав мои шаги, он поднял глаза и посмотрел на меня унылым и немного обиженным взглядом.

– Извини, – сказал он тихо. – Наверно, я неправильно тебя понял.

– Ничего, – махнула я рукой.

Через неделю Калой съехал из дома Сахрат. За это время мы не стали с ним друзьями, но отчего-то уже на следующий день я стала скучать по нему. По его грустным глазам, по его тихому голосу и... по его ушам. Этот его недостаток я находила очень милым.

Вскоре из командировки вернулась мама и забрала меня домой. И в первый раз в жизни я нехотя покидала дом Сахрат. Отныне он был для меня приютом славных воспоминаний о мальчике, которого я любила всем своим детским сердцем.


Электронные пампасы © 2022
Яндекс.Метрика