Дине Рубиной

Я сейчас открыл только что - я могу под голову положить ногу. Я так увлекся этим занятием, даже не заметил, как к нам домой явился учитель по рисованию Василий Васильевич Авдеенко.
      - Ваш сын, - услышал я, - на уроке постоянно рисует чудовищ.
      - А надо что? - испуганно спросила мама.
      - Букет ромашек с васильками, - ответил ей Василий Васильевич. - Я ставил им сухой початок кукурузы, пластмассовые фрукты в блюде, гипсовый шар... Я задавал "парад на Красной площади", "уборку урожая", "портрет вождя кубинской революции". А он - чудовищ да чудовищ! У вас благополучная семья?
      - Благополучная, - сказала мама.
      - А Антонов - желанный ребенок?
      - Желанный, - сказала мама. - Да вы проходите! Мы как раз садимся обедать.
      Сидим: я, папа, Василий Васильевич - и ждем. Ждать маминого обеда можно сутки. Папа говорит:
      - Люся, Люся! Мы не такие долгожители, чтобы тратить четыре часа на обед...
      - Холодная закуска! - объявила мама. - Салат с крабовыми палочками. Кто-то крабовые палочки выел, - предупредила она. - Остался один лук.
      Перешли к супу. Папа съел три ложки и закричал:
      - Фу! Не могу есть такой суп. Это похоже на национальное блюдо, только неизвестно какой нации.
      - Если вы будете меня критиковать, - обиделась мама, - я засну летаргическим сном. Буду лежать и спать и ничего не делать по хозяйству. А ты, Михаил, ни на ком не сможешь жениться, ведь я-то буду жива!..
      На второе она приготовила курицу. Курица у нее вся в перьях. Тушеная курица в очень больших перьях.
      - Все! - закричал папа. - Вожделение сменилось отвращением. Тут можно с голоду умереть среди еды. Кстати, мой папа развелся с моей мамой только из-за того, что она недосаливала!
      - Твой папа, - сказала мама, - очень любил отмораживать холодильник.
      - Вот он простудился, заболел и умер, - говорит папа.
      - Я хочу быть японским отшельником, - сказала мама.
      - А я люблю невкусно поесть, - говорю я. - Я приспосабливаюсь к невкусной пище, к плохому воздуху, чтоб если что - я был готов.
      - И мне нравится ваша кухня, - вдруг вымолвил Василий Васильевич. Он казался толстяком среди нас. Мы все суховатые, голубоватого цвета, как бабушки обветшалые.
      - Понимаете, - говорит, - люди в пищу стараются употреблять то, что устоялось веками. Русские любят пареное, другие национальности любят рыбу. Но я ценю эксперимент во всем. Даже в такой рискованной области, как кулинария.
      - Я тоже так считал, - крикнул папа, - пока у меня фигура не стала, как у какой-то букашки!
      - Я тебе изменю меню, - пообещала мама.
      - Не слушайте никого, - сказал Василий Васильевич. - Когда человек ест вашу пищу, его ничто не может остановить, даже целящийся из револьвера бандит.
      - Да у нее образ жизни грудного ребенка! - крикнул папа.
      - Люблю теплый семейный круг, - Василий Васильевич встал из-за стола. - Это немного похоже на рай.
      - Я хочу быть старой джазовой певицей, - сказала мама.
     
     
      Через два дня он позвонил нам по телефону.
      - Я простудил шею, - произнес он слабым голосом. - И снаружи. И изнутри. Аспирин!!! Аспирин!!! Аспирин... - Василий Васильевич пробормотал адрес и повесил трубку.
      А мы - я и папа - отправились его навещать. Он встретил нас в полумраке со щетиной на щеках. Окно занавешено. Света не зажег. Картины у него - приключения какого-то Пэрдо, который живет в военных лагерях.
      Папа говорит:
      - Это вы сами нарисовали?
      - Сам.
      - Красиво! - сказал папа.
      Василий Васильевич пожал ему руку:
      - Вы единственный, кто понимает меня, - сказал он.
      Папа молча натер ему шею скипидаром.
      Потом мы немного посидели у окна, глядя, как зажигаются звезды. Я спел им две песни собственного сочинения: "Наша жизнь сплошная горечь" и "О швабра, швабра, где моя любовь?"
      Василий Васильевич обнял меня и прижал к своей груди.
      - Не беда, что ты двоечник, Антонов, - сказал он. - Поэту не нужна математика. Поэту вообще ничего не нужно: все остальное только заботы - история, природоведение, русский...
      Когда мы уходили, папа спросил:
      - Вам правда нравится, как готовит моя Люся? Кроме шуток?
      - Нет, - ответил Василий Васильевич. - Но я почувствовал к ней такую симпатию! Я никогда не скажу ей ничего неприятного, хотя я очень привередлив в еде.
      - Но послушайте, - зашептал папа с горящим взором. - Девять лет я прошу ее не резать ножом, который дает ржавый запах. У нее нос не работает совсем, а у меня нюх, как у английского сеттера. Нет, она все равно будет резать вонючим ножом, доводя меня до исступления.
      - Тут надо что? - Василий Васильевич сделал огромную паузу. - Унять обоняние.
     
     
      Вскоре он выздоровел, и мы пригласили его к нам в Уваровку. Еще было только начало сентября, он бродил по огороду, высматривая, как живут в палых листьях жабы, и со счастливой улыбкой в мисочку собирал черноплодную рябину.
      - Надо замотаться шарфом, - посоветовал ему папа, - у вас очень шея, Василий Васильевич, уязвимое место.
      - Он нарочно терзает нам сердце, - сказала мама и вынесла на крыльцо шарф.
      А он сиял и прямо на дереве щупал, не срывая, антоновские яблоки.
      - Нет ничего прекраснее, - говорил он, - вида зреющих яблок!
      - А зреющих слив? - спрашивал из окна папа.
      - Ничего!
      - А зреющих груш?
      - Тоже нет!
      - А камыша в болоте?
      - Нет ничего прекраснее всего этого! - отвечал Василий Васильевич.
      Потом мы варили картошку и ели ее с чесноком.
      - Чеснок я делаю так, - рассказывала мама, - чищу зубы, споласкиваю рот одеколоном, жую чеснок и выкладываю его в готовое блюдо.
      - У нас в России, - говорил папа, - люди не самые умные, но самые смелые.
      - До свиданья, сегодняшний день! - сказал Василий Васильевич на прощанье. - Если б вы знали, как я рад, что вы - в ы!
      - Еще увидимся! - махнул рукой папа.
     
     
      Наутро Василий Васильевич, разодевшись в пух и прах, пришел с белою гвоздикой в красной кофте - снегирь на снегу.
      - Дорогие мои! - он влюбленными глазами смотрел то на маму, то на папу, то на меня. - Я хочу сделать вам предложение.
      - Предложение ч е г о??? - спросил папа.
      - Я хочу предложить, - заявил Василий Васильевич, - свою руку и сердце.
      - Кому??!
      - Вам троим, - говорит он, - мне все тут понравились, особенно вы, Михаил, - вы такой приветливый, дружелюбный. Я принес вам в подарок хлопчатобумажные носки.
      - Милая, родная, - обратился Василий Васильевич к маме. - Вы похожи на этот цветок. А когда вы состаритесь, я куплю вам саксофон. Это будет умопомрачительная картина: маленькая старушка, сухонькая, наяривает на саксофоне...
      Повисло астрономическое молчание.
      - Но позвольте, Василий Васильевич, - проговорил наконец мой папа. - Есть здравый смысл! И какая-никакая, а честь! У нас абсолютно укомплектованная ячейка!..
      - Возможности жизни безграничны, - сказала мама. - Миша! Я поняла: мой идеал мужчин - не только сутулые и долговязые, но также маленькие и шарообразные.
      - Вы режете меня без ножа, - простонал папа. - Василий Васильевич художник, он завазюкает нам всю квартиру.
      - Я буду аккуратно! Вот увидите! - просился Василий Васильевич.
      - У нас тут что?! - взревел папа. - Львиный прайд? Племя тумбо-юмбо? Василий Васильевич, дорогой, мы с удовольствием встретимся с вами, даже устроим ужин в вашу честь...
      - Не надо ужин, - заартачилась мама. - Столько возни!
      - Можно же сосиски! - прошептал папа. - Люся! Люся! - воскликнул он. - Я проштрафился? Я говорю тебе мало ласковых слов?
      Мама подошла поближе и заглянула ему в лицо.
      - Ты мой, - сказала она, - самый лучший, любимый, единственный Миша!
      - А он? - грозно спросил папа.
      - А он наш единственный Вася!..
      - Я умоляю вас, станьте моей семьей, - подхватил Василий Васильевич. - Мы устроим праздник, бразильский карнавал. Мы будем танцевать в набедренных повязках и жечь бенгальские огни. И мы еще увидим небо в алмазах!..
      - Возьмем его! - мы с мамой закричали. - Возьмем!
      И заплакали.
      - Ну ладно, ладно, - сказал папа, - ладно, только не плачьте!
     
     
      Как здорово мы зажили! Не было никакой неразберихи. Теперь, когда у нас с мамой их стало двое, мы вообще ели один раз в день, но очень плотно и на ночь.
      По воскресеньям к нам бабушка приезжала с котлетами.
      - А вот и котлеты! - завидев ее, говорил Василий Васильевич.
      - Редкий зять, - радовалась бабушка, - так любит свою тещу, как мои Вася и Миша.
      Спали они со мной в детской - валетом. Мама к нам зайдет, укроет их, меня посмотрит, поцелует и отправляется к себе.
      А как они дружно ходили в магазин!
      - Давай мы понесем, - кричали они маме, - все сумки! Все-все-все! Давай все! Иначе зачем тебе мужья?
      - Чтобы их любить! - отвечала мама.
      - Нет! - кричали они на всю улицу. - Чтобы носить тяжести! А ты будешь нести одни цветы и укроп.
      Василий Васильевич настоял, чтобы мы взяли его фамилию и стали Антоновы-Авдеенко. А мой папа поставил условие, чтобы он стал Авдеенко-Антонов. Единственный раз они не поладили, когда Василий Васильевич попросил меня, чтобы я в своей жизни пошел по его стопам.
      - Только через мой труп! - сказал папа. - Будет художником -- будет жить очень бедно. Лучше пусть идет в армию, обмундирование дадут, бесплатная еда...
      Василий Васильевич надулся и долго ни с кем не разговаривал. Наутро, в предрассветной синеве, он разбудил папу.
      - Михаил, - недовольно сказал он. - Вы брыкаетесь.
      - Тысяча извинений, - забормотал папа. - Мне снилось, что я тону.
     
     
      За завтраком, между яичницей и чаем, Василий Васильевич объявил, что он уходит в другую семью. Мы чуть не умерли с горя, когда это услышали.
      - Василий Васильевич! - сказал папа. - Мы проштрафились? Мы говорим вам мало ласковых слов?
      - Я т а м нужнее, - ответил Василий Васильевич.
      Мама плакала. Папа метался из угла в угол, как ягуар.
      - Ума не приложу, - говорил он, - неужели невозможно жить одновременно и тут и там?
      - Те узнают, будет тарарам, - объяснил ему Василий Васильевич.
      - Иногда люди до абсурда доходят своей какой-то негибкостью! - возмущался папа.
     
     
      О швабра, швабра, где моя любовь? Расставаясь, Василий Васильевич подарил нам сухой початок кукурузы.

[в пампасы]