Формула Эйлера

 

 

      В 8 классе «А» алгебру вела Тамара Сергеевна, бойкая, сухощавая и тонкая как камыш на болоте. Наверное, она могла работать только математиком, всё в её облике кричало о принадлежности к этой профессии: и бесконечные таблицы с формулами в руках, и строгий портфель-прямоугольник, и неизменная жилетка с вышитой таблицей умножения. Она носила одну и ту же причёску – жиденькую гульку на макушке, перехваченную коричневой резинкой, и очень быстро ходила, мелкими энергичными шагами, появляясь неожиданно и пугающе.

      Учеников Тамара Сергеевна называла «суслики мои» и поджимала узкие бледные губы, а мы боялись её, реагируя на скрипучий высокий тембр мурашками на коже, холодом внутри и дрожью в ногах. Витька Петецкий как-то сказал, что голос математички похож на отпугиватель кротов, настроенный для борьбы с сусликами. Что это за штука и как она работает, никто не знал, но Витьке поверили и с тех пор Тамару Сергеевну так и стали называть.

      В конце каждого месяца мы писали проверочную, сдавали её вместе с домашней работой, а следующим утром получали тетради с отметками. У меня чаще всего на страницах плавали красные лебеди, реже рога барана и стульчики, а парус мечты надулся только раз за год.

      Перед апрельской контрольной у меня были нехорошие предчувствия. Я плохо себя чувствовала накануне, температурила и кашляла, не хотела идти в школу, но перспектива писать работу, сидя в классе один на один с «отпугивателем кротов» показалась безнадёжнее, чем прийти с больным горлом и мучиться вместе с остальными «сусликами».

      Весеннее утро ослепило ярким солнцем, недавно прошёл дождь, и на улице пахло свежими огурцами, смородиной и укропом. В класс я зашла последняя и быстро села за свою парту у окна. Горло саднило, голова болела, и ужасно хотелось спать. Проверочная оказалась сложной, Витька не слышал моих тихих призывов о помощи, списать не получилось. Пришло время сдавать работу вместе с домашкой, которую я тщетно искала в рюкзаке. Её не было. Я поняла, что всё пропало.

      На ватных ногах я подошла к столу, держа в дрожащих руках чистый лист бумаги. «Отпугиватель кротов» отвернулась на мгновение, я быстро сунула листок в рюкзак и выбежала из класса.

      Дома мне стало ещё хуже. Я боялась, что математичка позвонит маме и скажет скрипучим голосом:

      – А ваша Марина не тянет, нет, может быть, вам подумать о том, чтобы забрать документы из школы. Вот прошлый мой выпуск, там да, были настоящие Эйлеры, а в этом классе…Пороть вам надо дочку, пороть.

      Меня никогда не били. Хотя, нет, один раз всё же попало прыгалками по ногам от бабушки за то, что я исправила отметки в дневнике, просто нарисовала пятёрки поверх четвёрок жирными синими чернилами. Мама уехала в командировку, и дневник подписывала бабушка.

      – Ах ты, негодница! – закричала Ба и схватила скакалки.

      – Я больше не будууууууу! Ай! – тонкая резина больно хлестнула по ноге.

      – Бабуля, только маме не говориииииииии!

      Дневник с исправленными отметками мы выбросили, в школе я сказала, что потеряла. Мама не узнала о моих выкрутасах, а бабушке я дала слово, что «больше никогда, честное-пречестное».

      Ночь прошла тревожно. Я не могла заснуть, думала о сусликах, о том, что временами они общаются странными шипящими звуками. Канадский ученый Джеймс Хэйр думал, что они больны ангиной, а потому так шипят, однако это оказалось неправдой. На самом деле суслики общались ультразвуками, а отпугиватель кротов уничтожает грызунов.

      Утром я подошла к учительнице.

      – Тамара Сергеевна, я… если я скажу вам формулу Эйлера, вы не будете включать отпугиватель кротов?

      – Эх вы, суслики мои, – вздохнула она. – Эйлер Эйлером, а проверочную всё равно написать придётся.

    

     

Виноград

      В школе мне очень хотелось дружить с одноклассницами. Именно дружить: ходить вместе в кино, встречаться после уроков, делиться секретами, отмечать вместе дни рождения, дарить подарки. Не получалось. Почему, не знаю.  Наверное, всему виной было моё слишком «книжное» представление о дружбе. Начитавшись Льва Кассиля «Будьте готовы, Ваше Высочество» и «Великое противостояние» я начинала мечтать о безоговорочном доверии, о преданных друзьях, о самопожертвовании во имя. А может быть, я просто не нравилась девочкам в классе старомодностью взглядов – если любить, то уж не есть, не пить и не спать, несовременной одеждой – джинсы только в восьмом классе, неприглядностью внешности – худая дылда с коленками назад и неславянской фамилией.

      С фамилией несколько раз случались казусы. Впервые я столкнулась с тем, что ко мне относятся не так, как ко всем, первого сентября, на уроке знакомства. Учительница началки, Валерия Александровна, морщаясь так, будто съела целый лимон, произнесла по слогам: «Бу-ни-мо-вич, кто это тут такой?» «Им» оказалась я, Катюша Бунимович, я так и ответила: «Катюша Бунимович». Валерия Александровна процедила: «Ааа, всё понятно».

      В начале второго класса, осенью, мама съездила в Венгрию с университетскими коллегами на конференцию и привезла оттуда розовую жвачку в виде папиросок и такого же цвета ластики. Ластики и жвачка пахли одинаково, одуряюще. Клубникой. Я принесла эти богатства в школу и раздала одноклассникам. На математике жевали все. Валерия Александровна долго не могла понять, почему в кабинете, в октябре, пахнет клубникой. Потом она обратила внимание на двигающиеся челюсти учеников.

      – Кто принёс эту гадость?

      – Бу-ни-мо-вич! – сообщили дети.

      – По одному подошли к мусорному ведру и выплюнули! – процедила учительница. – Бунимович, родителей в школу!

      – Не надо родителей, – попросила я. – Простите, просто хотела поделиться, ещё вот ластики есть, они так же пахнут.

      – Добренькой хочешь быть? – Валерия Александровна брезгливо поморщилась. – Жвачку в ведро!

      – Ну и зачем ты принесла эту дрянь? – громко произнёс Витя Тарасов и выплюнул жвачку. – Потом достанем, когда училка выйдет, – прошептал он соседу.

      С третьего класса мы начали заполнять анкеты, где значилась графа «национальность». Помню, за моей спиной толпился весь класс, чтобы посмотреть, что я пишу. «Ну, давай, Катюша», – шептала Валя Власенко. – «Пиши, жи-дов-ка».

      – Мама! – вбегала я домой в слезах. – Кто это – жи-дов-ка?

      – Не обращай внимания, – спокойно отвечала мама. – Это грубое слово, очень. Так могут говорить только глупые люди. Какая же ты «жи», еврейка, то есть, в тебе столько национальностей перемешано.

      Со следующего года и до выпускного я принципиально писала в анкете: «еврейка».

      К слову, началку я, всё же, смогла закончить почти отличницей, по любимому русскому только красовалась «четвёрка».

      Недалеко от моего дома, в узком зелёном переулке, под названием Песочный, жила одноклассница, Лена Мухина. Она занималась в кружке «Художественное слово» и классно читала стихи. Мне очень хотелось с ней дружить.  Как-то зимой, папа подарил мне два билета на концерт итальянской группы. Один я предложила Лене. Она так обрадовалась!

      – Катька, ух ты, спасибо! Вот это да! Как тебе удалось? Да на них же не попасть! Всё! Встречаемся в Лужниках за полчаса до начала.

      Я прождала её больше часа, а потом подарила билеты замёрзшим совсем пареньку и его девушке, они топтались неподалёку.

      Добралась до Песочного, зашла в подъезд, поднялась на второй этаж, решила узнать у Лены, что же случилось. Дверь никто не открыл. Утром в школе Мухина смеялась с ребятами: «Жидовка снова добренькой хочет быть».

      В седьмом классе к нам в школу пришла новенькая, Сима Белькевич. Поселилась она с мамой в старом сталинском доме на улице, где весной цвёл жасмин. Папы у Симы не было, а у мамы, когда она пришла провожать дочку 1 сентября, все увидели пустой рукав, вместо правой руки, заправленный в карман тёмно-коричневого поношенного пиджака.

      Обрадовавшись схожести звучания фамилий я, конечно же, сразу подумала, что мне очень повезло. В моих мечтах мы вместе с Симой Белькевич делали уроки, читали вслух Ахматову и Цветаеву, ходили в театр, на выставки, даже в музыкалке по классу скрипки оказались в одной группе.

      Сима Белькевич с мамой жили не слишком богато, я это поняла сразу, когда первый раз пришла к ним в гости. На столе бублики, чай и сахар. Поэтому я старалась чаще приглашать Симу к нам, накормить повкуснее, дать что-нибудь с собой. Однажды родственники из Ташкента прислали нам целый ящик винограда, роскошного, медового, без косточек. Я тихонько положила Симе в сумку огромную гроздь. На следующий день в школе она сидела за партой бледная и очень грустная. После уроков мы встретились у раздевалки.

      – Пойдём! – сказала Сима.

      Мы вышли на улицу. Она достала виноград.

     – Вот, мама не разрешает. Прости.

      Сима заплакала.

      – Симочка, – захлюпала я. – Ты что? Я же...

      – Катя! Прости меня, пожалуйста. Я не хочу тебя обижать, просто мама…она хорошая, ты не думай, она весёлая всегда была, у нас гости, полный дом, мы собирались! – задыхалась Сима. –  Я ненавижу тот день! Ненавижу! – она кричала. – Дедушка три года стоял в очереди за машиной, получил, красные Жигули, папа за рулём, они поехали за бабушкой в поликлинику, возвращались и… Сима закрыла глаза. – Погибли все, кроме мамы. Она теперь не разрешает ни у кого ничего брать, говорит: «Не надо нас жалеть». Катя, ты хорошая, настоящий друг, и в классе ко мне относятся нормально, не так, как в той школе, здесь у вас все добрые. Прости. Но мы не совсем одни с мамой, в Канаде живёт тётя Бэлла, она обещала приглашение прислать.

      Сима успокоилась, только громко всхлипывала.

     – Знаешь, а давай мы этот виноград вместе съедим, – предложила я. – Прямо здесь. А маме скажи, что отдала.

      Мы сели на портфели в школьном дворе, с той стороны, где бегали на стадионе старшеклассники,  и ели с Симой ташкентский виноград, сахарный, сочный, тёмно-синий, почти чёрный, ели и болтали обо всём на свете, а когда он закончился, забежали в булочную, купили бублики, чай и сахар и пошли к Симе делать уроки.

      Тётя Бэлла сдержала обещание. Через пару лет Сима Белькевич с мамой уехали в Канаду, мы долго переписывались, и каждый раз в конце письма Сима рисовала гроздь спелого южного винограда.